Осознанное стремление властей развивать промышленность на принципах частной собственности и конкуренции привело на практике к возникновению хозяйственного уклада, который эти базисные основы экономики отвергал. Возникновение такой модели, имеющей мало общего с классическим капитализмом, и стало следствием специфики конфессиональной рассортировки, что и предопределило своеобразие российского капитализма как хозяйственно-управленческой системы, предназначенной для противостояния никонианскому миру.

«Просвещенный абсолютизм» Екатерины Великой и Александра I, ослабивший притеснения раскола, способствовал его вовлечению в экономику. Старообрядцы выступили в качестве движущей силы, энергично приступившей к торгово-промышленному развитию; в первой половине XIX века ими был успешно освоен внутренний рынок страны. В итоге уже на рубеже веков раскол из религиозной общности трансформировался в обширную экономическую корпорацию, выстроенную на конфессиональных связях. Как отмечал немецкий барон А. Гакстгаузен, в 40-х годах XIX столетия изучавший Россию:

Российские власти, по примеру европейских соседей, стремились к расширению торгово-мануфактурного сектора экономики, связывая с ним перспективы развития. Однако фактически эти процессы протекали вне рамок правящего сословия: дворянство оставалось чуждым коммерческо-производственным делам, брезгуя заниматься ими. Поэтому подобная деятельность и стала ресурсом экономической самоорганизации тех, кто находился в государстве на периферии общественной жизни, т.е. старообрядцев. Раскол становится хозяйственным механизмом для выживания определенной конфессиональной общности. Это обстоятельство кардинально отличало российское буржуазное становление от классического западного пути. Вспомним известную мысль М. Вебера о том, что именно религиозное течение Запада – протестантизм – породило капитализм. Знаменитый социолог в исторической ретроспективе продемонстрировал, как протестантская психология формировала новые реалии, становясь источником прогресса экономики[412]. Надо заметить, в литературе распространено мнение и о русском религиозном расколе как о факторе, имевшем примерно то же значение для развития капитализма в России, что и протестантизм для Запада. Однако, в силу специфических особенностей, о которых мы говорим, можно утверждать, что религиозное течение старообрядчества порождало не капитализм (по аналогии с Европой), а социализм. Существование в лоне никонианского государства предопределило иную организацию хозяйственной модели староверов, нацеленной на извлечение прибыли не для процветания отдельных личностей, а для содержания социальной инфраструктуры и нужд своего согласия. Общественная собственность, экономическая солидарность, а также соответствующее им управление – эти механизмы позволяли расколу аккумулировать материальные и духовные ресурсы. Именно на основе этих принципов староверы, восприняв экономические сигналы государства и окунувшись в торгово-мануфактурные реалии, приступили к строительству своего социально ориентированного хозяйства.

Для властей такое социальное предназначение внешне сугубо капиталистической экономики в течение нескольких десятилетий оставалось малопонятным. Российские монархи – Екатерина II и Александр I, – придерживаясь просветительских идей, претворяли в жизнь европейские принципы предпринимательства, расширения пределов веротерпимости и т.д. Они были глубоко убеждены, что этот путь, успешно апробированный Западом, сформирует развитый промышленный сектор, а главное – устранит нежелательные религиозные явления, которые в новых условиях просто потеряют какую-либо актуальность. Однако, спустя полвека трудов на этой благородной ниве правительство уже Николая I вынуждено было подводить совсем иные итоги. Старообрядчество в России не только не угасло, но, вопреки прогнозам почитателей «просвещенного абсолютизма», переживало небывалый подъем. Причем довольно четко прослеживалась связь между расцветом старообрядчества и динамикой торгово-мануфактурного сектора, ставшего экономическим обеспечением бурного конфессионального роста. С середины 30-х годов XIX столетия власти с удивлением обнаружили в жизни прогрессирующего раскола черты, зримо напоминающие коммунистические идеалы общественной собственности и управления. Напомним, что такое социальное устройство как раз в то время активно популяризировали некоторые европейские мыслители. Разумеется, это обусловило пристальное внимание российского самодержавия к подобным проявлениям и на местной почве. В николаевское правление силы правопорядка приступили к тщательному наблюдению за внутренней жизнью этой религиозно-экономической корпорации. В полицейском корпусе источников того периода содержится материал об общественном характере ведения хозяйства и управления расколом. Выявленная практика всерьез беспокоила правительство: она прямо противоречила государственному монархическому строю и развитию экономики на рыночных началах.

И ответная реакция властей не заставила себя ждать. После целой эпохи терпимого отношения старообрядчество вновь подверглось тотальному наступлению, предпринятому Николаем I в духе уже подзабытых времен. Со второй половины 30-х годов XIX века постепенно, но неуклонно накладываются ограничения на деятельность крупных раскольничьих центров в Москве, а такие староверческие «мекки» общероссийского значения, как Иргиз и Керженец, под силовым давлением государства прекращают свое существование. Усилия властей концентрировались, помимо религиозной, на финансово-имущественной сфере, которая обслуживала внутренние конфессиональные потребности, а не функционировала в соответствии с буквой имперского законодательства. Правительство стремилось пресечь незаконную циркуляцию капитала и собственности староверов, ввести этот хозяйственный оборот в рамки легального правового поля и подорвать тем самым экономические опоры старой веры. Власти около двух десятков лет бились над решением данной задачи, с завидным упорством утрамбовывая раскольничье сообщество. Но принимаемые меры не давали желаемого результата, поэтому в первой половине 1850-х годов, в конце николаевского царствования, власти предприняли невиданные шаги по искоренению раскола, потрясшие и в конечном счете трансформировавшие его хозяйственные и управленческие основы.

Поводом стали очередные факты отчуждения собственности у законных наследников по решению староверческих наставников. Все началось с одного конкретного случая. В Москве жил богатый купец федосеевского согласия, чьим правопреемником являлся его племянник. В начале 1853 года купец скончался. Однако старшины Преображенского кладбища по каким-то причинам сочли его родственника недостойным принять капитал дяди. Перед смертью последнего они переоформили завещание, и племянник, ожидавший наследства, остался ни с чем. В итоге он обратился в полицию; начавшееся следствие посчитало, что купец умер насильственной смертью, в преступлении заподозрили видных федосеевцев – Ф.А. Гучкова и его сына Ефима. Дело дошло до Министра внутренних дел Д.Г. Бибикова и вызвало далеко идущие последствия для староверия в целом[413]. Если Гучкова и еще нескольких наставников, замешанных в этом деле, выслали из Москвы, то Преображенское, а вскоре и Рогожское кладбище со всеми их заведениями закрыли, разместив на их территории единоверческие храмы. Примечательно, что не выяснение тонких различий в вероисповедании, а очередной эпизод с манипуляциями денежными средствами раскольников исчерпал терпение правительства, послужив основанием для принятия крутых мер. Хотя духовная администрация Русской православной церкви в течение долгих лет предлагала светским властям ликвидировать раскольничьи центры, ее настойчивые просьбы ни к чему не приводили. Например, в 1844 году Московский митрополит Филарет оповестил общественность о перехваченной полицией грамоте на имя одного наставника с Преображенки об управлении, ни много ни мало, «саратовскою стороною». Причем этот деятель оказался ранее высланным в Закавказский край за пропаганду раскола и по документам числился там умершим еще в 1840 году, но, как выяснилось, постоянно проживал по фабрикам Москвы и губернии, пользуясь уважением единоверцев. Тем не менее, предложение известного архиерея о закрытии кладбища ввиду выявленных обстоятельств осталось тогда без последствий со стороны МВД[414]. А вот не прекращавшееся перераспределение староверческого капитала и собственности вызвали у властей гораздо большую заинтересованность.