Староверческий капитализм развивался не по классическим канонам, а по собственным духовным и организационным правилам. Они сформировались еще в первой половине XVIII века знаменитой Выговской поморской общиной и определялись необходимостью выжить во враждебной никонианской среде. Краеугольным камнем этого выживания стали отношения равенства всех членов общины – как в хозяйственном, так и в духовном смысле. Род занятий, положение в общине зависели от способностей каждого и от признания их со стороны единоверцев: простой крестьянин мог стать наставником или настоятелем. Это обеспечивала практика внутренней открытости и гласности, когда ни одно важное дело не рассматривалось тайно. Любой имел право заявить свои требования, и они выслушивались и поддерживались – в случае, если другие считали их сообразными с общей пользой. В такой атмосфере решались также и ключевые хозяйственно-экономические вопросы. Содействие внутриобщинных сил, братское доверие позволили Выговскому общежительству скопить громадные капиталы – своего рода общую кассу для различных коммерческих инициатив[380]. В результате Выговское староверческое общежитие трансформировалось в самодостаточную, независимую от властей структуру, развивающуюся по своей внутренней логике. Известный писатель М.М. Пришвин – выходец из старообрядческой среды – воспевал край Выга, где его предки «боролись с царем Петром и в государстве его великом создавали свое государство», не совсем ему дружественное[381].

Устройство Выговской общины послужило моделью для хозяйственной и управленческой организации старообрядцев по всей стране. Со второй половины XVIII века, т.е. когда начал складываться внутренний российский рынок и ослабли гонения, раскол превращается в прогрессирующую экономическую систему в купеческо-крестьянском облике. Уже в 1770-х годах, в правление Екатерины II, происходит легализация староверия посредством оформления его новых крупных центров в Москве и Поволжье[382]. Выйдя из-за границы, из лесов и подполья, старая вера начала заполнять российские просторы, преобразуя их своей хозяйственной инициативой. Однако экономика, выросшая из раскольничьей религиозной идеологии, не была капиталистической в полном смысле слова. Ее движущая сила и назначение состояли не в конкуренции развивающихся хозяйств, как это происходило и происходит в Европе, а в утверждении солидарных начал, обеспечивающих существование во враждебных условиях.

Эта особенность не осталась незамеченной. В 1780-х годах князь М.М. Щербатов, говоря о старообрядцах, подчеркивал, что все они «упражняются в торговле и ремеслах», демонстрируя большую взаимопомощь и «обещая всякую ссуду и воспомоществование от их братьев раскольников; и через сие великое число к себе привлекают»[383]. В первой половине XIX столетия эта же особенность вызывает уже серьезные опасения. Как, например, у московского митрополита Филарета, объяснявшего распространение раскола существованием в нем общественной собственности, которая, будучи его твердою опорой, «скрывается под видом частной»[384]. К тому же раскольничьи наставники, проживающие не где-нибудь, а в столице на Охте (имелся в виду П. Онуфриев-Любопытный), в своих сочинениях открыто «проповедуют демократию и республику»[385]. По убеждению знаменитого архиерея господствовавшей церкви, это доказывает, что раскол стал особой сферой:

 – вопрошал митрополит Филарет[386]. С ним нельзя не согласиться: очевидно, что собственность, принадлежащая не конкретным людям, а общине через механизм выборов наставников и попечителей, не могла быть частной. Хотя для внешнего мира и государственной власти она именно такой и представлялась. Внутри же староверческой общности действовало правило: твоя собственность есть собственность твоей веры. Как отмечал один из полицейских чиновников, изучавших раскол:

Факты подтверждают, что именно таким образом и функционировала раскольничья экономика. Обратимся, например, к знаменитому старообрядческому Иргизу с его монастырями. В финансовом отношении их основание связано с деятельностью волжского купца конца XVIII – начала XIX века В.А. Злобина, который оплачивал значительную часть расходов на их строительство и содержание. Как водится, этот староверческий благодетель взялся словно бы ниоткуда: в молодости трудился пастухом, а выучившись грамоте, стал писарем в одном из селений. Но затем некие старики, убедившись в уме и деловых качествах молодого человека, решили вывести его в люди. У него быстро появляются деньги и общие дела с князем А.А. Вяземским, тогдашним генерал-прокурором, чьи владения простирались вдоль Волги. И за несколько лет В.А. Злобин превратился в миллионера. После 1785 года, когда староверам разрешено было занимать общественные должности, он избирался головой города Волгска. Его связям и знакомствам в Петербурге, в том числе и с министрами, могли позавидовать многие. Но главным делом В.А. Злобина всегда оставался Иргиз. Благодаря его доходам в монастыри лился денежный поток, благодаря его влиянию – получались все нужные административные решения и льготы. Однако славная история злобинской семьи завершилась так же стремительно, как и началась. Сам глава скончался в 1814-м, его сын погиб годом раньше в возрасте тридцати шести лет. А внук, законный наследник громадного состояния, успел вкусить столичной жизни и не пожелал приобщиться к вере своих предков. В результате после смерти жены В.А. Злобина – ревностной староверки, похороненной в одном из Иргизских монастырей, состояние семьи незаметно растворилось. Нерадивый внук получил в наследство от знаменитого деда какую-то деревянную чернильницу, несколько книг и поступил на службу в Петербурге – чиновником архива министерства иностранных дел[388].

Принцип «твоя собственность есть собственность твоей веры» прослеживается и в хозяйственном укладе Преображенского кладбища в Москве. В распоряжении исследователей находятся донесения полицейских агентов, расследовавших деятельность московских старообрядцев во второй половине сороковых годов XIX века[389]. Для внешнего мира это было место, где располагались погосты с богадельнями, приютами и больницей. На самом же деле «кладбище» служило финансовой артерией беспоповцев федосеевского согласия. По наблюдениям МВД, касса «кладбища» помещалась в тайниках под комнатами федосеевского наставника С. Козьмина[390]. В них хранились общинные капиталы, направляемые по решению наставников и попечителей на открытие или расширение различных коммерческих дел. Единоверцам предоставлялось право пользоваться ссудами из общинной кассы, причем кредит предусматривался беспроцентный, допускались и безвозвратные займы. Именно с этой помощью образовалось огромное количество торгов и производств[391]. Однако возвратить взятое из кладбищенской казны и стать полноправным хозяином своего дела, т.е. попросту откупиться, не представлялось возможным. Можно было лишь отдать предприятие, запущенное на общинные деньги. Как известно, беспоповцы-федосеевцы не признавали брака, а значит, наследственное право не играло здесь роли, что усиливало общинное начало хозяйств. Воспитанниками Преображенского приюта были незаконнорожденные дети богатых купцов из разных регионов страны. Капиталами их отцов в конечном счете распоряжались выборные наставники и попечители Преображенского кладбища[392].