Я пошевелила мышку, когда монитор перешел в спящий режим, и комната погрузилась в темноту, и тряхнула головой, пытаясь прочитать слова. Вот тогда я и взяла ручку. Вытянув руку, я нарисовала одну едва различимую тонкую линию. Ствол того самого тонкого пера из фильма Форрест Гамп изогнулся на моем предплечье. Кончик пера повернулся к исходной точке. Туда, где все началось, туда, где блуждал мой разум.

— Микки, — позвала меня мама из своего маленького уголка. Я вскочила с кресла и подбежала к ней. У нее было красное лицо, ее кожа обжигала при прикосновении, и дышала она слабо и поверхностно.

— Мам, что случилось?

— Вызывай скорую.

Это был первый круг. Той ночью я думала, что она никогда больше не вернется домой. Я молилась. Я так сильно молилась, чтобы она поправилась. Я оставила ее спящей в ее палате, а сама часами молилась Богу в больничной часовне этажом ниже, чтобы он не забирал ее. Я уставилась в небо и снова начала молиться, как только появились звезды. Я еще больше молилась, когда закрыла глаза, надеясь отдохнуть. Но это не помогло.

Я открыла глаза, когда сменились медсестры около шести утра. Глория улыбнулась мне и вышла так же тихо, как и вошла. К тому времени все медсестры перестали спрашивать, кому можно позвонить. Они знали, что я была одна, что у меня никого не было. Почему Бог не мог этого понять? Забрал бы мать у кого-нибудь другого. У кого есть отец, брат, пара сестер, дедушка и бабушка, тети и дяди. У меня никого из них не было. У меня была только мама. И все.

— Иди сюда, детка, — прохрипела моя мама. Сколько бы она не откашливалась и не старалась прочистить горло, ее голос все равно ломался при разговоре. Было почти лето, как она могла подхватить пневмонию в это время года?

— Посмотри на эту статью, мам, — сказала я, поднимая сложенный журнал Тайм, — В Индии есть место, где они не пользуются лекарствами. Все на духовном уровне. Они как бы учат тебя замещать весь твой негатив только на положительное. Мы могли бы поехать туда. Посмотри на эту женщину. У нее тоже был рак. Она излечилась, и все, что она сделала, это узнала, как исцелить себя.

— Макайла. Пожалуйста, позвони своему отцу.

— Мама, не надо, — предупредила я. Нет. Она не станет этого делать. Она не оставит меня.

— Детка, я не смогу уйти, пока не буду уверена, что с тобой все хорошо.

— Нет, не хорошо. Мне никогда не будет хорошо без тебя. Неужели ты этого не понимаешь, мам? Разве ты не видишь, что я не буду в порядке?

— Почему ты это делаешь, малыш? – спросила она, проведя большим пальцем по темному облаку, которое я нарисовала на своей руке. Моя слеза упала на ее палец, и смешала облако с кончиком пера, создавая черный дождь. Я запечатлела это в своей памяти, чтобы позже воспроизвести.

— Это помогает, — печально сказала я, улыбнувшись, когда она улыбнулась при виде своего черного пальца. Я тоже улыбнулась; хотя и с трудом.

— Ты такая талантливая. Почему ты не пользуешься альбомом для рисования, который я купила тебе? – моя мама собрала все силы, какие у нее были, чтобы улыбнуться, — Что это? – спросила она, прикасаясь к зебре. Ее рука без сил упала обратно на кровать, и она скорчилась от боли. Еще одна слеза скатилась у меня по лицу и упала на карусель.

— Это воспоминания, — сказала я, позволяя черному дождю растекаться, оставляя следы на свежих чернилах, — Ты водила меня туда, когда мне было семь лет. Я потеряла там свою туфлю, — объяснила я.

Ее улыбка стала широкой, ее глаза просветлели, и хрип в ее голосе исчез. Я услышала ее любимый голос, полный веселья, в последний раз в тот день.

— Я выкинула одну свою в урну, и мы обе гуляли по парку в одной туфле, — сказала она, заканчивая историю, — А это тоже воспоминание?

Я посмотрела на ее пальцы, касавшиеся трех круглых монет, и кивнула.

— День Св. Патрика. Мы пекли зеленое печенье для моего класса. Мы выиграли золото за самые зеленые. Помнишь, мам?

— Да, потребовалось две недели, чтобы вернуть волосам нормальный цвет. Что это? Терновый венок, который носил Иисус?

— Нет, — сказала я, стараясь сдержать слезы, пока моя мама держала мое запястье, разрисованное колючей проволокой, — Это тюремный срок. Проволока означает заключение, а четыре шипа напоминают мне, на какое время, — сказала я, не сумев сдержать свои эмоции. Мой голос оборвался на писк, выдавая меня, пока я пыталась подавить их.

Мама лизнула тот же испачканный чернилами палец, провела им по середине моего произведения искусства, и разделила проволоку.

— Ты свободна, детка. Иди на свободу.

— Это была твоя проволока, не моя. Это ты находилась в плену этой болезни последние четыре года.

— И ты тоже. Ты потратила все свои подростковые годы, ухаживая за мной. Я ужасно себя чувствую из-за того времени, которое ты никогда не вернешь. Ты должна сходить на выпускной вечер и встречаться с симпатичными мальчиками. Я еще раз умоляю тебя, Микки. Позвони своему отцу. Он поможет тебе. Я знаю, что поможет.

— Мам, только не начинай снова. Нет на земле места, где бы я предпочла быть, кроме как рядом с тобой.

— Ты знаешь, как сильно я тебя люблю, Микки. Я всегда буду рядом с тобой, — пообещала мама, с сухими слезами на глазах, громко отдающимися эхом в моих ушах. Она больше не могла по-настоящему плакать. Ее слезные железы больше не функционировали нормально. Время от времени, она могла проронить одну-две слезинки, но ее голос говорил мне, что она была в агонии. И не только из-за боли в ее теле, но и из-за боли в ее сердце тоже.

— Мама, не делай этого. Ты ведь не прощаешься. Мы победим это. Я обещаю, мы сможем. Мы не прощаемся. Мы еще не закончили. А теперь отдохни немного. Я пойду найду что-нибудь попить. – не знаю, почему я считала, что мой уход, остановит ее от попыток освободиться. Думаю, я ушла, зная, что она не оставит все как есть. Что она не умрет, не зная, что со мной все в порядке. Я не была в порядке, и она не могла умереть. Наверно, я просто не думала, что она оставит меня вот так.

Куинн держал ее за руки, и они старались не упасть с качающегося моста.

— Хватит, Пи. На сегодня приключений достаточно. Давай возвращаться. Кажется, дождь собирается, — крикнула я ей.

Хотя я убеждала себя, что это все в моей голове, и Куинна не послали поймать меня, у меня все еще оставалось предчувствие. И оно мне не нравилось. Я хотела вернуться назад к моменту своей слабости. Хотела забрать его обратно. В жизни должно быть хотя бы три дубля. Я бы тогда воспользовалась одним из них. Я бы никогда не позволила Пи приближаться к той собаке. Ох! О чем я только думала?

Пи вела нас обратно к волшебнику, без устали болтая и не смолкая ни на минуту. Я снова попыталась от него избавиться, сказав ему, что мы собираемся ненадолго выйти погулять, и нам нужно привести себя в порядок.

— Куда вы собираетесь? Я поеду с вами.

У этого парня было мужество. Правда? Кто это сказал?

— Ну вообще-то я планировала побыть только вдвоем с Пи. Мы могли бы встретиться с тобой завтра ненадолго, до твоего отъезда.

— Я хочу, чтобы Куинн тоже поехал. Эй, подожди. Куда мы едем? – она переспросила, не помня о планах, которые мы никогда и не обсуждали.

— Это сюрприз. Мы поедем одни. Иди в дом. Я приду через минуту.

— Я хочу, чтобы Куинн поехал с нами, — заныла она.

— Пи, иди. Сию же минуту. Марш домой, — скомандовала я тоном, который она знала, надо слушаться. Такое случалось не часто, но, когда случалось, она знала, что этот тон не позволит ей получить желаемое. Она выпятила нижнюю губу и без лишних слов протопала внутрь.

— Что происходит, Дженна?