— Не думал, что миллионеры могут так, — нечаянно вырывается у меня.

— Как? — с неожиданной горечью переспрашивает муж и я прикусываю язык. — Словно всю жизнь этим занимался? Как разнорабочий? Все верно, мистер Обри?

— Я… ничего такого не думал, — хорошо, что фонарь светит в сторону и мои покрасневшие от стыда уши никто не видит. Господи, дед бы меня выдрал ремнем, если услышал, что я осмелился такое брякнуть альфе. Это папа у меня считает, что не стоит богатому человеку мараться о работу типа пресловутого вбивания в стенку гвоздя, смены колеса и починке проводки. Раз есть деньги, то просто можно нанять тех, кто умеет пользоваться руками, а не головой. И отца в этом за тридцать лет совместной жизни убедил, не говоря уж о любимом братце. Да что наша семья, это один из живучих стереотипов того слоя общества, к которому она принадлежит. Можно быть каким угодно брутальным и мощным альфой, заниматься атлетикой, участвовать в боях с правилами и без и прочих альфовских видах спорта, где требуется сила. Но если ты достаточно богат — ни в коем разе не позорь себя грязным физическим трудом. Тем более в присутствии омеги из приличной семьи, если хочешь, чтобы тебя воспринимали всерьез.

— Просто… спасибо. Шмидт бы в одиночку не справился с ремонтом ангара. И сейчас тоже, — пожалуйста, пусть Сторм поверит в правдивость моей благодарности. Я не хочу ссориться, пусть и невольно мог спровоцировать новый виток скандала. — Ты очень помог. Я был неправ, заявляя, что ты зря приехал.

— Вот как? — муж подходит к раковине и начинает мыть руки. — Спасибо за попытку извиниться и оправдать мое поведение, но не стоит. Просто в следующий раз не указывай мне столь явно на то, что я поступаю не так, как принято в обществе. Особенно на людях.

— Я искренне, — в голосе неожиданно проскакивает обида. — И никогда не считал, что физическая работа…

— Хави, ты сказал достаточно, — перебивает он, давая понять, что ни на йоту не верит, — если тебе хочется отблагодарить, то покажи, где в этом доме я могу лечь спать. Разговоры сегодня не мой конек.

Я вздыхаю и принимаюсь объяснять, что обычно гости размещаются тут на диване или на надувном матрасе, но сейчас сдергивать Шмидта с места чревато большими неприятностями. По мере продвижения к выводу, что спальня тут всего одна, на лице у Сторма появляется едкая усмешка.

— Пойду спать в машину. Хотя бы одно лишнее одеяло найдется? Будь добр, принеси.

Он направляется к вешалке и набрасывает на плечи один из дождевиков.

— Нет, — раскат грома и, с новой силой ударившие в окно, крупные капли, к которым добавился характерный стук падающих градин, вынуждает меня возразить. — Вряд ли можно выспаться под грохот дождя по металлической крыше. Сам говорил, завтра у тебя собрание.

Муж точно не слышит, а я, сам не знаю почему, забываю про вечерние стычки и отчаянно выдыхаю ему в спину:

— А если крышу все-таки снесет бурей и с тобой что-нибудь случится? Сторм… Колин, не уходи. Это неправильно.

Во взгляде обернувшегося на мои слова супруга я читаю, что он догадывается, у кого окончательно и бесповоротно унесло крышу без всякого дождя и ветра.

Похоже, просыпаться под теплым боком у альфы, даже если я засыпал один, входит в привычку. Часы показывают четыре утра, когда я вдруг просыпаюсь и обнаруживаю себя обнимающим мужа, словно большого мягкого тигра, с которым обожал спать в детстве. Запах альфы окутывает, но я не чувствую такого одурманивающего желания, как это было вчерашним утром. Мне по-прежнему нравится сложность и некоторая резкость источаемого мужем аромата, но сейчас, когда он спит, никакого сводящего с ума возбуждения не чувствую. Наоборот, мне непривычно спокойно. Как будто супружеские объятия — самая естественная вещь на свете и так должно быть всегда.

Попытка вспомнить, что произошло ночью и заставило мужа перебраться с пола в постель, удалась, но вызвала стойкое желание оказаться как можно дальше отсюда. Мне снился кошмар, в котором я безуспешно убегаю от Грэма, но спотыкаюсь на ровном месте и когда-то обожаемый брат превращается в насильника. За десять лет я видел этот сон не единожды и верным способом его прекратить был крик изо всех сил, чтобы напряжение в голосовых связках почувствовалось даже сквозь бессознательное состояние. И в этот раз, похоже, было то же самое… Только голос мне не подчинялся, и я никак не мог проснуться. А потом все закончилось прикосновениями теплых рук, сильными объятиями и обещаниями, что все будет хорошо. Тогда я подумал, что произошло чудо и кошмар сам сменился на другой сон, а на самом деле…

Стыд какой! Надо перелечь на пол. Но как только я облекаю свое намерение в действие и аккуратно разворачиваюсь спиной к мужу, чтобы спустить ноги с кровати, как меня за пояс обхватывает сильная рука и придвигает к себе.

— Спи, наказание, — бормочут мне в макушку, а для верности еще и придавливают ногой, — все будет хорошо, тебе просто приснилось.

И я, побоявшись потревожить, замираю. А вскоре, и в самом деле, засыпаю, чтобы проснуться в пустой кровати и удивиться запаху свежезаваренного кофе, проникающему в приоткрытую дверь.

— Доброе утро, — приветствую я собравшихся на кухне мужчин. На столе стоит завтрак — бекон, взбитые яйца, консервированные бобы, тосты, две чашки черного кофе.

— Доброе, малыш, — подмигивает мне Шмидт и продолжает намазывать тост маслом, — ты сегодня припозднился. Обычно здесь в пятом часу утра поднимаешься.

Сторм одет в слегка помятую рубашку поло и хлопковые темно-синие брюки. Он оборачивается на мой голос, слегка кивает и снова возвращается к турке. Почти забытое ощущение семейного завтрака заставляет сердце сжаться. Кофе на этой кухне готовил только мой дед. Ну да, Шмидт его варить не умеет, мне не хватает терпения и мастерства — от меня капризный напиток или сбегает или превращается в такую бурду, что никаким сахаром и специями не исправить. А муж — кофеман и даже в гостях не может без допинга. Неужели третья чашка варится специально для меня? Сторм, ты умеешь поражать.

— Так все равно летать нельзя, — со скорбным видом вздыхаю и беру с сушки тарелку и приборы, — вот если бы ты разрешил хотя бы пассажиром…

— Я т-те полетаю. Долетался вчера с лестницы, чуть до инфаркта не довел, — Шмидт, забыв про все приличия и присутствие постороннего, режет правду-матку. — Тебе что врач сказал? Вот то-то же.

— Как там ангар? — перевожу тему. — Выдержал?

— Да, — друг довольно щурится, от чего густая сеть морщин вокруг глаз становится глубже, а усы воинственно топорщатся. — Но монтажников я все равно приглашу. Надо бы кое-чего подновить.

Передо мной оказывается белая дымящаяся чашка с кофе.

— Приятного аппетита, — супруг присаживается на соседний стул и приступает к завтраку.

Я пригубляю обжигающую черную жидкость. Крепко, но, вместе с тем, вкусно. Хотя, каждый день я такое пить не буду.

— Спасибо, — слегка улыбаюсь уголками рта и присоединяюсь к едокам. Воздушные золотистые хлопья омлета тают во рту, а хрустящие тосты с тонким слоем масла великолепно с ним гармонируют и создают идеальную гамму вкусов. Шмидт — дока в простой пище. А весь условный вред от жареного и жирного сходит на нет во время активной работы на свежем воздухе и полетов. Но папочка посадил бы меня на злаковые хлебцы и воду, если бы увидел, что сын питается не обезжиренными йогуртами и ломтиком грейпфрута. Не успеваю съесть и половины порции, как муж спрашивает:

— Хави, ты поедешь со мной или останешься здесь?

От неожиданного вопроса и спокойного тона напрягаюсь больше, чем от требований и претензий. С чем связана его вежливость? Присутствие Шмидта, просто хорошее настроение или ему что-то от меня надо? Да еще и собрание. Не хотелось бы нос к носу сталкиваться с источником моего ночного кошмара. Кошусь на Шмидта — друг делает вид, что его интересует только кусок поджаренного хлеба и бобы. Ладно-ладно, я еще с тобой поквитаюсь. А решение меж тем, надо принимать самому.