— Обоих? — изумляюсь я. – Нет, ни за что. Зачем вам он?
— Ты сочтешь меня старым романтиком, но я все-таки не исключаю возможности, что вы подходите друг другу. Просто ты очень долго принимал лекарства, которые гасили твой гормональный фон. И некоторые ноты твоего запаха, возможно, привлекательные именно для этого альфы, могли ослабеть. Отсюда его нечувствительность. Но это все теории, мой дорогой, пусть и опирающиеся на многолетний опыт и квалификацию. Чтобы знать верные ответы и предложить лучшее решение, мне нужны вы оба.
— Я не могу, — голос мне изменяет. — Я не доверяю этому человеку и не готов обнажать перед ним свои проблемы.
Морстен неодобрительно качает головой и опять смотрит в бумаги с результатами анализов.
— Резко бросать прием препаратов тебя никто не заставляет. Твоя детоксикация займет примерно шесть месяцев. За это время можно попытаться наладить контакт с мужем. Думай, Хави. Ситуация такая, что надо из двух зол выбирать меньшее.
— Я не хочу быть затворником из-за того, что стану слишком чувствительным к чужим феромонам.
— Период сверхчувствительности продлится две-четыре недели, — док понял, что я почти согласился. — Дальше станет полегче. Можно уехать в горы или на море. Множество природных запахов помогают адаптации.
— Швейцария? — усмехаюсь я. — Тони что-то рассказывал про тамошнюю клинику и новые методики.
— Не обязательно, — по-доброму улыбается Морстен. — Мне гораздо важнее, чтобы ты нашел в себе силы рассказать обо всем супругу и привести его ко мне. Все-таки за столько лет он первый, кто на тебя так повлиял. Это заслуживает изучения. Так что Европа и прогрессивные способы лечения могут подождать. А тебе стоит вспомнить старую добрую медитацию — как бы ни была совершенна фармакология, твой настрой, сосредоточенность и ясность разума могут дать не меньший эффект.
— Я не Микки, — вяло реагирую на намек доктора. — Это у него была потрясающая сила духа.
— А мой сын всегда приводил в пример тебя. Так и говорил, будь у него хотя бы половина бойцовских качеств, которыми обладал ты, он бы жил совсем по-другому. И я не про хук левой, мой юный друг.
====== Глава четырнадцатая ======
Я все-таки решаюсь согласиться на предложение профессора и начать терапию, призванную очистить мою кровь от избытка лекарств и восстановить гормональный фон максимально близко к естественному. С моей непереносимостью чужих феромонов вторая задача лечения становится очень рискованной, и сохранить привычный образ жизни и контакты с другими людьми не факт, что получится. Но Морстен уверяет меня, что не будет настаивать на идеальных с точки зрения врача анализах, если я буду плохо переносить отмену лекарств. Тогда будет работать с тем, что есть.
— Хави, не забывай вести дневник и следовать рекомендациям, — док вручает мне кипу сброшюрованных листочков. Моя болезнь редкая и все мои ощущения должны быть запротоколированы с особым тщанием. Кошмар первых лет жизни с поставленным диагнозом, когда подобный гроссбух пришлось вести, жертвуя обычной детской жизнью с учебой в престижной школе, и перевестись на домашнее обучение, возвращается. Ну что же, надо отдать дань науке и ее методам. А вдруг, и правда, мои наблюдения помогут продлить жизнь еще какому-нибудь бедолаге или навести научное сообщество на верный способ лечения.
Выданный профессором список рекомендаций весьма внушителен. Клятвенно заверяю, что изучу все досконально и свяжусь сразу же, если возникнут вопросы или какие-то резкие изменения самочувствия, несмотря на время суток и приличия. Мы договариваемся о будущей встрече и тепло прощаемся.
Желтое такси везет меня в любимый аэроклуб. Под заунывные индийские песнопения таксиста, подпевающего радиоволне, пролистываю разноцветные бланки, чтобы побыстрее разделаться с требованиями, но вскоре бросаю — укачивает. Опускаю стекло: свежий воздух поможет унять дурноту. Да, а гроза-то была нешуточная. Поваленные деревья, покореженные витрины магазинчиков, тут и там снующие люди в униформе дорожных служб. Пожалуй, Шмидту тоже может потребоваться посильная помощь. Ночная непогода и там могла нанести разрушения. Так и есть. Телефон друга молчит, а значит, связь точно повреждена. Мобильник он, как и я, вечно забывает, куда положил и древняя «нокиа» разряжается и находится только случайно, поэтому для связи у него используется стационарный телефонный автомат. Тишина нервирует. Лишь бы ничего похуже с авиатором не случилось. Я с облегчением выдыхаю, когда мы приезжаем.
— Ну будет, перемажешься весь, — ворчит бета, пытаясь увернуться от моих горячих объятий. Комбез у него и вправду знатно выпачкан мазутом. — И чего тебе дома не сидится-то?
— Шмидт, ты брюзга, — чмокаю его в щеку. — Свободные руки никогда не бывают лишними. Что-нибудь, кроме телефона, сломалось?
Оказалось, что ветер сдул с ангара пару листов кровли и нужно срочно восстанавливать крышу. Чем он и собирается заняться в ближайшее время.
— Почему ты не вызвал рабочих? — хмурюсь, — О деньгах не беспокойся, через несколько дней я наконец-то смогу распоряжаться всеми деньгами, полученными в наследство.
— Даже не думай, — он грозит мне пальцем. — Никаких денег я от тебя не возьму. Не обижайся. Джереми был моим другом и я не буду решать свои проблемы за счет его внука.
— Это и мой клуб тоже! — вспыхиваю. Ну сколько можно считать меня маленьким и опекать. — И деньги мои! Как хочу, так и трачу. Могу я хоть сейчас пожить так, как хочется мне?! Хотя бы здесь…
Руки непроизвольно сжимаются в кулаки. Я иду к дощатому крыльцу конторы и усаживаюсь на одну из ступенек. Машинально тянусь к припрятанной под одной из ступенек пачке сигарет, завернутую в пластиковый пакет. Такую марку курил дед. Собственно, он их туда и прятал. Зажигалка лежит внутри пачки. Крепкий табак вызывает кашель и невольные слезы у неопытного курильщика вроде меня. Но это и к лучшему, можно не стесняться своей слабости.
— Я неотесанный сапог, да? — Шмидт отмахивается от выпускаемого мной дыма и присаживается рядом. — Хави, я ничего такого не имел в виду. Но, может, стоит потратить деньги на лече…
Он не договаривает. Вздыхает и берет из раскрытой пачки предпоследнюю сигарету.
— Не думай, что я такой гордец и не приемлю помощи. Или старый маразматик, который не знает, как вызвать бригаду кровельщиков. Но у них куча заказов из-за прошедшего ливня. Самые быстрые обещались приехать не раньше послезавтра.
Молчу. Неловко и стыдно за то, что я выпятил деньги единственной причиной того, что Шмидт решил обойтись своими силами. И истерику устроил почти на ровном месте.
— Сегодняшняя гроза повторится, — вполголоса продолжает он после пары затяжек, — мне птичка на хвосте принесла, что этой ночью будет куда более сильный шторм. Нет времени ждать.
На небе ни облачка, но эти Шмидтовы «птички» — то бишь сослуживцы, сделавшие карьеру после службы в армии в различных ведомствах, о которых мне остается только догадываться, врать не будут. Стало быть, надо прекращать лить слезы и травить себя этим жутким куревом и заняться делом.
— Прости, — тушу окурок в консервной банке и принимаюсь надсадно кашлять. Все-таки какую гадость курил мой дед! — Я последние дни сам не свой.
— Пробьемся, — миролюбиво кивает Шмидт и тоже разражается кашлем. – Ох, если бы не последняя воля твоего деда — хранить эту мерзость под крыльцом и обязательно добавлять новые сигареты по мере опустошения, все бы выкинул к чертям собачьим.
— Он говорил, что лучше мы будем ругать его табак, чем ссориться друг с другом, — невольно губы расползаются в улыбке.
— Да уж. Трубка мира.
… Работы предстояло немало. Я даже засомневался, что мы управимся до темноты и стоит позвать на выручку хотя бы кого-нибудь из гольф-клуба, что с нами соседствует, но Шмидт лишь скривился при упоминании заведения и говорит, что лучше оставит все так, как есть, чем примет помощь тех, кто неоднократно пытался выжить клуб с этой земли. Так что за три часа мы успели укрыть стоящую технику брезентом плотной пленкой и натянуть между балками каркаса кусок плотной материи в месте зиявшей прорехи.
