Ладонь касается тёмного пятна, почему-то тёплого, может, солнце задень нагрело стену... Липкого. Ладонь отдёргивается от стены, подносится к носу.
Знакомый запах.
Язык, лизнув, подтверждает — это кровь.
Человек слышал об этом.
О том, что на стенах храма иногда проступает кровь горожан, погибших при иноземных нашествиях да княжеских усобицах. Крови в земле так много, что она ищет себе выход, как вода после дождя, впитываемая древесными корнями.
Мелкая жёнка, Машка-корелянка, держала Стефаниду за левую руку, шептала, пересказывая видения.
Григорий Грязной быстро водил пером по бумажному свитку, почти незаметно отклоняясь изредка к чернильнице. Собор с несколькими крытыми серебром куполами. Река неподалёку. Поверие о проступающей на стенах крови.
Перстень на руке человека. Приметный такой, что аж приятно...
Боярин князь Умной-Колычев слушал колдунью, не отрывая взор от исписанной дьяком бумаги.
Он знал этот город и этот храм. И легенду о кровавых стенах слышал.
Остановившись несколько месяцев назад в Твери, неподалёку от Отрочь монастыря, где убит был позднее неведомым злодеем бывший митрополит Филипп.
Храм Белой Троицы стоял на окраине тверского посада, и найти одного из его прихожан для людей из Разбойного приказа не представит труда.
Лучина, затрещав, разметала вокруг себя искры и погасла.
Скоро погаснет и жизнь неведомого пока боярину тверича.
Старшего брата русского царя Ивана Васильевича Грозного.
8. Итальянская защита
чуять Париж — и умереть...
Сэр Уолсингем скривился и зажал нос батистовым платком.
— Да уж, ароматы Парижа — это нечто!
Почтеннейший доктор Джон Ди, неловко ударяясь задом о седло, согласно кивал. Много лет назад он бывал в столице Франции, но запах города преследовал его ещё долго. Густой, сдавливающий, перехватывающий горло до рвотного спазма...
Андрей Молчан, державший своего коня рядом со скакуном Уолсингема, был согласен с доктором. Воняло неописуемо, такого и на московских скотобойнях не учуять.
Хотя бывшего московита, а ныне — английского дворянина занимали совсем иные мысли.
Чем больше себя предостерегаешь от какой-либо глупости, тем вернее её совершишь.
Помните, уважаемые читатели, что Андрей решил для себя оставить отношения с Джейн, женой доктора Ди, ехавшей сейчас в посольской карете вблизи от всадников, просто приятным приключением, не более? Вот и Молчан не забывал об этом.
И всё же влюбился.
Понял он это внезапно, в сумасшедшие дни скорых сборов во Францию.
Всему виной — Елизавета Английская.
Однажды лорд Сесил, серьёзный и торжественный, вернулся к разговору о замужестве её величества.
— И чем плох, к примеру, брат короля Франции, герцог Анжуйский? — вопрошал королеву Сесил.
— Я пожилая женщина, — кокетничала Елизавета, старательно боровшаяся с неминуемо близившимся сорокалетием.
С наслаждением впитывая недовольный ропот придворных, не упускавших ни звука из разговора королевы с Сесилом. Выхватывая слова, заставляющие приливать кровь к впалым щекам, — «богиня», «красавица», «я должен покоряться мнению её величества, но сейчас она не права»... Славная страна, славные подданные!
— Мне было бы неловко говорить о муже, — продолжила Елизавета, — если бы это не делалось ради наследника...
Её величество продолжила монолог, но сэру Сесилу уже было ясно, что она согласна и безмерно рада. А значит, нужно срочно отправлять посольство на континент. Значит, нужен надёжный человек, способный перехитрить не только шумливых, но простоватых французов, но и выросших на супе из коварства и интриг итальянцев, окружавших королеву-мать.
Королева не успела договорить, как такой человек нашёлся. Пока в уме Уильяма Сесила, а вскоре и на языке:
— Сэр Уолсингем, ваше величество!.. Да, именно он сможет достойно справиться с таким важным поручением... Да, ваше величество, я совершенно уверен в своём выборе!
Молчан до сих пор не понимал, зачем в состав посольства включили и его самого, и почтеннейшего доктора Ди с супругой. Сэр Френсис был краток с Андреем, вызвал его к себе и произнёс на ходу, небрежно кивнув при встрече:
— Сударь, послезавтра я еду во Францию. Вы и ваш подопечный вместе с женой последуете со мной.
Андрей был ещё более краток — он просто поклонился и отступил на шаг, прежде чем повернуться и уйти. Уолсингему нравились молчаливые помощники.
А Андрей знал, что нравится могущественному руководителю английской тайной полиции.
Но не знал, как вести себя с Джейн Ди. Дела любви сложнее дел разведки, сложнее и непонятнее всего на свете...
Молодой человек собрался в путешествие быстро, да и собирать, собственно, было почти нечего.
Тем же вечером он заявился в дом Джона Ди, формально — чтобы помочь в сборах почтенному доктору, на деле — соскучившись по его жене.
Но госпожа Ди порхала по дому, не обращая внимания на незваного гостя. Не то чтобы она была так уж занята. У Андрея хватило ума подметить, что Джейн сознательно избегает его, уходит от попыток завязать разговор. Женщина не в духе, что поделать, бывает.
Но это продолжилось и на пути в порт, и на корабле, и на французской земле.
При этом Джейн Ди не чуралась общения с другими людьми. Вот и сейчас, когда стали видны предместья Парижа, в посольской карете, вместе с жёнами Уолсингема и Ди, сидел посланец Екатерины Медичи, флорентиец Гвидо Кавальканти, встретивший их ещё в порту Кале.
Френсис Уолсингем не мог знать и видеть всё. О греховной страсти Молчана, к примеру, он и не подозревал, удовлетворённый донесениями о посещении московитом борделя Благочестивой Марты. Но о многом — знал или догадывался. На днях, снова уступив карету уже описанной троице, сэр Френсис заметил ехавшему рядом с ним Молчану, что почтеннейшему доктору придётся заказывать новую шапочку. Та, что сейчас на его голове, вскоре неминуемо упадёт под тяжестью проросших рогов.
Сэр Уолсингем развлекался. Интрижка, затеянная Джейн Ди, позволяла скрасить дорогу до Парижа забавными наблюдениями, а то, что в сердце Андрея провернулся в тот миг кинжал ревности... Могу только повторить уже сказанное: начальник тайной полиции королевы не знал всего на свете.
Джейн Ди когда-то рассказывала Андрею, как интересно жить, получая всё время новую и новую информацию. Молчан же с радостью отказался бы от знания фактов, так позабавивших его хозяина.
Но замыкаться в переживаниях не свойственно русскому человеку.
Андрей Молчан решил развеяться иначе, чем сэр Френсис, то есть с пользой. Он раздобыл томик стихотворений священника Пьера Ронсара, чтобы освежить свой французский и почитать о любовных страданиях иного человека. Говорят, что сопричастность лечит; а поэты страдают от любви, как никто иной. Правда, и излечиваются от страсти быстрее, кидаясь в омут нового чувства так же искренне, как в прошлый раз.
Ронсар страдал от любви. Выплёскивая печали, писал восхитительные стихи. Андрея, правда, смущало, что неистовый влюблённый был священником... Но — что ж лезть в чужой монастырь со своим уставом? Главное, что Андрей понимал случившееся с поэтом. А тот — с Андреем. Вот она, строчка, отчёркнутая ногтем:
Так любит лишь глупец, не будучи любим...
Андрей мог себе позволить быть глупцом в личной жизни, но не в работе. Переживая (больше мужа, заметим) из-за неверности возлюбленной, следя предательски влажнеющими глазами за строками Ронсара, Молчан не забывал о долге.
Высокопарно, да? Но честно. Бывает, что чувство любви к Родине, незаметное, пока мы живём здесь, становится святым и сильным за её рубежами. Если мы, конечно, не перекати-поле какое-нибудь, рода-племени не ведающее.
