По пути домой Джордано Бруно размышлял, откуда во время беседы с инквизитором к нему пришло вдохновение. Геометрическое доказательство подобия Бога и Сатаны нежданно вспыхнуло в голове. Отец Джордано готов был поклясться, что нигде не читал подобного.
Случайность? В шестнадцатом веке в такое не мог поверить никто.
Может, это воля Господа? Ноланец Бруно был не прочь согласиться с этим.
Уважаемые читатели, вы слышали, конечно, слово «демон»... Люди невежественные, но с большой фантазией, говорят, что среди них особо выделяют домашних, или личных, демонов, невидимых, но способных обретать по желанию своего господина плоть. Доктор Иоганн Фауст, желчный и насмешливый, загнал, если верить слухам, своего демона, послушного и робкого Мефистофеля, в тело чёрного пуделя. Врач и маг Парацельс держал демона Азота в хрустальном шаре на рукояти своей шпаги, припечатанным золотым египетским знаком «анх», «жизнь», ошибочно принимаемым тогда за христианский крест с петлёй вверху.
Гедекин, личный демон Джордано Бруно, был невидим и незнаем своим хозяином. Он тихо сидел внутри Бруно, осторожно заперев частицу души хозяина. Так, мелочь, многими и не затребованную в течение всей жизни, — совесть.
У демона не было своих глаз, чтобы читать. Рук, чтобы перелистывать книжные страницы.
Но было очень интересно, что же скрывают библиотеки инквизиции.
Гедекин — демон любопытства.
Андрею же Молчану было интересно, как можно использовать такое ценное знакомство для блага Руси и её государя.
Когда Джордано Бруно поделился новостями, гордясь, что его начнут готовить на роль инквизитора, Молчан рассыпался в поздравлениях, пообещал написать письмо в Париж, Уолсингему. Да, конечно, никаких имён и даже намёков, способных принести неприятности молодому доминиканцу. Сэр Френсис умный, он поймёт то, что останется тайной для остальных.
Молчан выполнил обещание и написал в Париж. Шифром, известным только троим — ему самому, Уолсингему и почтенному доктору Ди, придумавшему математический код ещё в Лондоне.
Второе же письмо ушло в Нюрнберг, Маргите Колман.
Нежные слова, написанные заносчивым английским дворянином молодой дочери немецкого купца, дышали непритворной искренностью.
Нельзя говорить, что любишь, если не чувствуешь этого.
Искренне — нельзя.
1 1. Злата Прага
неция была в представлении Андрея игрушкой — потёртой, грязноватой, с опасными острыми гранями, но родной и обжитой. Этот же город, с его осенними туманами, нависшими над умершей рекой без видимого течения, над светлой громадой королевского замка... С извилистыми тёмными улочками, странным говором горожан, похожим на русский, но чуждым, непонятным... Он пугал своей нереальностью, невозможностью зацепиться глазами за детали и подробности, материальной несостоятельностью, жителями, выпавшими из времени и пространства. Не город, а сплошное отрицание... Почтенному доктору Ди здесь было привольно и комфортно. Молчану же хотелось вытащить из ножен шпагу и вызвать на дуэль genius loci, духа места.
Непонятное опасно. Так Андрея учил Григорий Грязной, старый прожжённый волкодав. Опасность лучше всего обойти. Не получится — так уничтожить.
Когда Джордано Бруно, по обыкновению скромно улыбаясь, принёс Андрею неведомо как доставленное письмо от Уолсингема, московит сразу понял — грядут перемены. А в его работе ничего хорошего от неожиданностей ждать не приходилось.
Велено было обеспечить переезд Джона Ди в богемскую столицу. В Прагу, отчего-то прозванную Золотой. В серый город, как решил про себя Андрей, смотря с Карлова моста на расплывающиеся в тумане силуэты островерхих домов, облепивших замок в Градчанах.
Трактир «Золотой грифон» на улице Нови Свет, где Молчан снял для себя и доктора небольшие, но вполне приличные комнаты, был фахверковым коричнево-красным трёхэтажным зданием. Яркое пятно на туманной занавеси. Очертания домов и чахлых деревьев; грязноватая брусчатка, цепляющаяся за каблуки, не пускающая наверх, к замку.
Прогулки с почтенным доктором до библиотек в императорский дворец и многочисленные монастыри в черте города. Безумные от радости новых книжных открытий глаза Джона Ди, получившего полную свободу заниматься любимым делом. Жену он, по её просьбе, отправил вскоре после переезда через Париж на родину, в Англию. С удобной оказией, с французскими дворянами, исполнявшими в Италии какие-то поручения могущественного друга королевы-матери Екатерины Медичи, обходительного Гвидо Кавальканти.
Заметив усмешку в глазах Андрея, Джейн Ди нашла возможность переговорить с бывшим любовником наедине.
— Знаешь, сначала очень много чего хотелось сказать, но... это всё будет беседой по поводу несовпадения мировоззрений. Не хочу. Каждый всё равно останется при своих и при своём. Ты видишь только тёмное, я вижу только тёмное... Мне надоело выяснять, кто из нас глупец. Никто. Но оба хороши... Чего я действительно сейчас хочу, так это попросить у тебя прощения. Прости, пожалуйста, что причинила тебе столько боли. Не хотела, но... Я живу, как умею, иногда это не слишком приятно для окружающих. Сейчас мне бы хотелось, чтобы наши отношения сложились по-другому, не так болезненно, во всяком случае. Нет, я не жалею, что встретила тебя. Но и не жалею, что прекратила отношения. В общем, прости... только не думай — умоляю! — что я чего-то жду от тебя в дальнейшем... Это «прости» значит только одно: я сожалею, что тебе больно.
Женщины. С извечной уверенностью, что жизнь мужчин вертится вокруг их поступков и интересов. Часто правые в подобных рассуждениях. Но, бывает, сильно ошибающиеся.
До встречи с Маргитой Андрей на самом деле сильно переживал разрыв с Джейн, её неверность. До, но не после.
Не возлюби жены ближнего своего — так ведь в Писании? Ближнего! А почтеннейший доктор Ди был для Андрея далёк и непонятен. Как этот призрачный туманный город в центре осенней Европы. И кто, в конце концов, говорит про любовь? Похоть, влечение — не более.
Андрей не был праведником, но и лишние грехи на душу брать не спешил.
— Простил, — искренне и со скрытым облегчением ответил Андрей на слова Джейн, достойные адвокатского искусства Цицерона. — До встречи! Во Франции или в Англии — как решат Бог и королева.
Бывает, что и достойный человек становится обузой. Джейн Ди мешала мужу просиживать сутки в библиотеках Праги, мешала Андрею следить за доктором, невесть зачем попадаясь на пути московита в самое неподходящее время. А оба мужчины, в свою очередь, не позволяли Джейн одним своим присутствием проявить интерес к другим особям этого пола. Интерес интеллектуальный либо плотский — какая разница?
Так что нарочито печальное прощание с Джейн вышло фальшивым, как всё в этом городе, где не только люди, но и здания надели на себя маски, и часто не по одной сразу.
«Безумный город, — не уставал повторять про себя Андрей. — Безумные люди».
На днях доктор Ди затащил Молчана к художнику, уже несколько лет работавшему здесь на императора Максимилиана, придумывая декорации к карнавалам, набрасывая эскизы костюмов. Рисуя картины, разумеется.
— Это новое слово в живописи! — наставительно говорил Джон Ди, тыча указательным пальцем в небо.
Новое слово, да ещё не одно, Андрей увидел уже над входной дверью в дом художника. «Ingegnosissimo pittor fantastico». Гениальнейший фантастический художник!
— Творческий человек, что вы хотите, юноша! — изрёк доктор Ди.
Если честно, юноша хотел пива и еды, но не расстраивать же почтеннейшего спутника подобными откровениями.
— Посмотрим, сударь, — обречённо сказал Андрей, постучав колотушкой по двери.
Императорский художник, итальянец с невыговариваемой фамилией Арчимбольдо, был пьян и оттого гостеприимен. Андрей получил кувшин вожделенного пива и примирился с жизнью. Тем более что подобной живописи он ещё на самом деле не встречал.
