ты голову к ветвям склоняешь,

и в этот миг

походит на рассвет —

бурею битое,

грозою мытое,

жаждой опаленное

твое лицо,

мой современник нежный.

МОЙ ИНСТИТУТ

Тверской бульвар…

Оленьими рогами

растут заснеженные тополя,

сад Герцена, засыпанный снегами;

за легкими пуховыми ветвями

желтеет старый дом,

и греют тлеющим огнем

зажженные большие стекла.

И я сама —

торжественность и тишина —

перед засвеченным стою окном:

в окне прошел седеющий Асеев,

на нервном, как ковыль, лице

морские гавани

нестылых глаз

теплом нахлынули

на снежные покои.

Мы знаем вас,

друг молодости нашей,

чистосердечность вашего стиха

и бескорыстность светлую в поэзии.

Вот юноша поэт,

и, словно раненая птица,

косой пробор

распахнутым крылом

на лоб задумчивый ложится,

трагедию войны сокрыв.

По лестнице идет другой,

рассеянный и молчаливый,

он знает финские заливы,

мечтательный и верный воин

и грустный, как заря, певец.

Пуховый ветер над Москвой…

Но лебеди покинут белый дом,

последний крик

с плывущих облаков

прощальной песней

ляжет на крыльцо.

(Январь 1941 г.)

КРУПСКОЙ НАДЕЖДЕ КОНСТАНТИНОВНЕ

Седая, как Русь,

а по сердцу ровесница моя.

вы, Надежда Константиновна,

родились очень давно,

а я рождена в октябре.

Ну, так что?

Все равно одинаково.

Это не беда, что жизнь

вспахала лицо,

и право, совсем ничего,

что на вашей спине

дни кирпичами уложены,

лить бы сердце

осталось упругим,

не легли бы морщины на мысль.

Жить бы еще хоть двести,

вечно, как разум, жить.

Да и как немножко

не ссутулиться,—

на руках у вас

революция девчонкой

говорить училась,

марсельезы петь.

Прошлое не поминайте лихом.

Вы ведь любите

детей и жизнь,

бронзовую юность, загорелую,

молодость красивую и смелую,

птицей набирающую высь.

Нет в моей стране

ни стариков, ни старых.

Крылья за спиной

у граждан отросли,

и летит страна

огромной сильной стаей,

где не будет смерти

и не будет тьмы.

Седая, как Русь,

А по сердцу ровесница моя.

1937

«Дела наши, что сделаны нами…»

Дела наши, что сделаны нами, —

огромного роста.

Липа и кедр городам по колено,

а ладони у нас, как кленовые листья,

тонки и малы, —

на ладонь не уместишь кирпич.

И вот у таких-то

слабых и хрупких,

не вырастающих и до половины дерева,

из-под рук поднимаются многоэтажные

здания,

протягиваются километровые мосты.

И пальцы, умеющие отделять лепестки цветов,

рассекают каменные горы.

НА ПЕРЕПУТЬЕ

Я иду со станции в колхоз…

Белая стоит зима…

На березовых сучках

птички красные сидят.

И вдруг —

в овчинной на сборках шубе,

в холостяных обшитых рукавицах,

снег взметая подолом юбки,

выступила навстречу мне

женщина из-за берез,

и я сказала «здравствуйте!» ей.

и она сказала «здравствуйте!» мне.