Владимир Гелетин: Может быть, уже стоит по-доброму вспоминать «Курск»? Я еще раз повторюсь, именно по-доброму. Не ворошить все это. Почему? Ну, потому, что разбередить рану, посыпать ее солью. Нашей семье это больно.

(Кадры разрушенного «Курска».)

Диктор: Понятно, что не всеми родственниками результаты расследования могли быть восприняты одинаково. Слишком много за эти два года было версий, а иногда — и прямого вранья. Учитывая состояние людей, главный военный прокурор и следователи ездили в Мурманск, Североморск, Санкт-Петербург, Севастополь. Встречались с родными подводников, терпеливо разъясняли им результаты следствия. Те, кто хотел, сами приезжали в Москву. Как правило, после ознакомления с материалами уголовного дела все вопросы отпадали.

Анатолий Пономаренко, первый заместитель главного военного прокурора: У нас вызывает недоумение позиция одного человека в адвокатском звании, который через некоторые СМИ навязывает не основанные на материалах следствия домыслы и предположения. Он заявил нам ходатайство о возобновлении следствия по данному уголовному делу, мы его внимательно изучили и каких-либо оснований для возобновления следствия по делу и выяснения тех вопросов, которые он указал в своем ходатайстве, не нашли.

Ирина Лячина, вдова командира АПЛ «Курск»: Я верю, что столько сил, времени, нервов, затраченных людьми для выяснения причин гибели «Курска», не позволяют думать о том, что все, о чем нам говорят, это неправда. Я глубоко убеждена в том, что сомнения родственников, которые возникают, приводят к тому, что появляются люди, которые пользуют, простите за такое слово, которые делают имя «Курска» разменной картой в каких-то своих, не знаю каких. Но это делается, я считаю, не для того, чтобы была сказана правда о гибели «Курска». Я очень хочу, чтобы родственники не отдавали этим людям в руки гордое имя «Курск».

Алексей Пиманов: На сегодня все. Ревнители правил журналистской работы могут предъявить мне претензии, почему я не позвал в программу того самого адвоката, подавшего иск от имени части родственников погибшего экипажа. Честно — собирался, но не смог через себя переступить. Своим иском, вернее, его качеством, он все сказал. А делать человеку имя на крови погибшего экипажа я не собираюсь, пусть это делают другие.

Следующая программа обещает стать сенсацией — мы коснемся неизвестных подробностей одного громкого теракта в Москве. Увидимся через неделю. В студии был Алексей Пиманов.

Председатель Санкт-Петербургского клуба моряков-подводников ВМФ капитан I ранга Игорь Курдин:

Не скрою, я — один из тех людей, которые очень много знают об этой истории с «Курском». Обе книги (Устинова и Кузнецова) я читал практически параллельно.

С точки зрения знания морской терминологии, понимания хода событий и прочего у меня к книге Кузнецова практически претензий нет. Но когда я читал «Правду о „Курске“» генпрокурора, то возникло много вопросов как у военно-морского офицера в первую очередь и как у обывателя — во вторую. Все-таки я семь лет командовал атомной подводной лодкой.

Начинается книга Устинова с перечня основных аварий и катастроф в советском подводном флоте. И там столько ошибок! Я не знаю, откуда и кто давал Устинову такую информацию. Кажется странным, что генпрокурор не может получить достоверные данные, опубликованные, кстати, в открытой печати. Как можно допускать такие ляпы официальному лицу, генеральному прокурору страны?

Красной нитью в книге Устинова проходит доказательная база того, что подводники в 9-м отсеке погибли спустя не более 8 часов. Очевидные вещи, взятые автором из материалов уголовного дела, приводят его к противоположным выводам. Никто не спорит, что следствие было проведено очень качественно. Но почему такие выводы?

Например, был упомянут аварийно-спасательный буй. На всех лодках, и советских, и иностранных, всегда было два буя: в носу и в корме. На «Курске» он почему-то был один. Это можно отнести к конструктивным недостаткам? Можно. И этот буй, оказывается, был заблокирован с момента постройки «Курска». Перед тем как выйти в море, командир БЧ-4 (боевой части связи) должен подойти, вставить специальный ключ и его повернуть. Тогда буй готов. Тогда при затоплении лодки на глубине более 85 метров буй автоматически отстреливается. И, грубо говоря, передает сигнал SOS и координаты места затонувшей подводной лодки.

Генпрокурор пишет об этом. И в материалах дела об этом все есть. Командира БЧ-4 должна была проверить куча людей. В том числе — представители штаба дивизии, флота, главного штаба… Но никто не проверял. Это говорит о том, что отсутствовала хорошая морская практика. А дальше вывод генпрокурора: если бы буй сразу всплыл в 11:30, все равно мы бы их спасти не успели. Извините. Если бы в 11:30, а не спустя 11 часов, лодку объявили аварийной, то можно было бы говорить о проведении своевременной поисково-спасательной операции.

Я не понимаю, как можно вывести в море 9 подводных лодок, а суда спасения к этому не подготовить. Они не были готовы к выходу в море, их готовность не соответствовала проводимым учениям. Кто-то за это должен отвечать?

При этом ни Борис Кузнецов, ни родственники погибших подводников не требуют посадить кого-то на скамью подсудимых и в тюрьму. Они только хотят знать правду. Если ценой 118 жизней мы не добьемся того, чтобы такие трагедии не повторялись, тогда зачем погибли ребята? Не почему, а зачем?! Ведь любая катастрофа — это жестокий урок на будущее.

В своих книгах генпрокурор умалчивает о стуках. Но стуки действительно были. И провести пеленга — это элементарно, задача для курсанта 1-го курса. Что Кузнецов и сделал. Вот — источник звука, а вот — корабль. Проведите пеленга: где они пересекутся… По Кузнецову, по выпискам из журнала гидроакустиков, стуки фокусировались в месте гибели «Курска». А если верить Устинову, они фокусировались совершенно в другом месте.

Говорят, что стучали на каком-то надводном корабле. Хорошо. Но у вас есть карта, все места кораблей и их курсы. Так что это был за корабль? Если наш, надводный, опросите членов экипажа.

Генеральный прокурор все время доказывает, что спасти моряков-подводников было нельзя. Даже если бы очень хотелось. Он говорит о том, что комингс-площадка была повреждена взрывом. Но в материалах следствия этого нет. Комингс-площадка должна быть на одном уровне с верхней палубой. А она была заглублена на 7 мм, поэтому тубус не влезал. Это — из серии конструктивных недостатков.

И еще один момент. Кого привлекало следствие в качестве экспертов? Экспертов, которые анализируют работу ВМФ. А у нас столько адмиралов и офицеров было уволено за последние годы. В молодом возрасте. Ведь такие люди могли выступить в качестве независимых экспертов. Они не связаны отношениями с ВМФ, они не подчиняются главкому. Они действительно независимы. Если у них есть честь и совесть.

Почему «Рубин» сам себя экспертирует? Есть же «Малахит», где работают такие же конструкторы. Где элементарные приличия? Чтобы эксперты поверили в то, что они действительно независимы.

Вот, например, результаты судебно-медицинской экспертизы, подписанные профессорами и докторами наук, которых привлек адвокат Кузнецов. Ведь они оспаривают экспертизу официального эксперта Минобороны полковника Колкутина. Почему же она принимается безоговорочно за истину? То есть никакой независимостью здесь, как говорится, и не пахнет.

Я считаю, что все то, что делает Борис Кузнецов, он делает абсолютно правильно и последовательно. Нравится это кому-то или нет. И это обращение к президенту — тоже правильный шаг.

И наоборот: следствие закончено — забудьте: так, как говорит генпрокурор, быть не должно. Если мы хотим называться правовым демократическим государством.

МЕЖРЕСПУБЛИКАНСКАЯ КОЛЛЕГИЯ АДВОКАТОВ