Таким же развлечением можно было считать и появление Эвелин. Из-за всех решеток на нее таращились узники. Однако вполне ожидаемых свистков с их стороны не последовало. Заключенные, с лицами, обезобра­женными шрамами, косматыми бородами, одноглазые, с гнилыми зубами, молча смотрели на нее. Они напоми­нали стаю голодных шакалов, увидевших свежее мясо.

– Женщина без паранджи, – пояснил начальник тюрьмы, приподнимая бровь, словно хотел добавить: «Я же вас предупреждал». – Вы могли бы с таким же успехом прийти сюда и вовсе без одежды.

Эвелин не обратила внимания на его замечание, по­скольку не сводила глаз с заключенного, которого вы­волокли на тюремный двор те же охранники, которые так грубо обошлись с ним и конце их свидания. Рика втащили на эшафот и поставили на люк. Палач в мас­ке, обнаженный до пояса, в широких штанах, накинул петлю заключенному на шею и туго затянул ее. В этот момент О'Коннелл увидел на балконе Эвелин и Джона­тана. Сначала он нахмурился, потом улыбнулся.

Начальник тюрьмы занял свое место, и Эвелин села рядом с ним. Джонатан предпочел стоять.

– Я вам дам на пятьдесят фунтов больше, чем зап­латил за его смерть Легион, но только оставьте этого человека в живых, – обратилась Эвелин к Хасану.

Джонатан даже не поверил собственным ушам. Сто фунтов за этого обормота? Правда, он мог бы привес­ти их в Хамунаптру...

Нос начальника тюрьмы задергался, как у возбуж­денного кролика:

– Я сам бы заплатил сто фунтов только за то, что­бы посмотреть, как повесят этого дерзкого поросенка.

– Тогда двести, – не отступала девушка.

– Двести фунтов? – переспросил Джонатан. Он не выдержал и тяжело плюхнулся на скамейку рядом с сестрой.

– Двести фунтов, – подтвердила Эвелин, кивая.

Но начальник тюрьмы отрицательно мотнул голо­вой и поднял руку:

– Начинайте! – крикнул он палачу, который сто­ял возле смертоносного рычага. На лбу у О'Коннелла от напряжения выступили капли пота: он слышал каждого слово переговоров между Эвелин и началь­ником тюрьмы.

– Триста фунтов! – продолжала девушка.

Джонатан вцепился в плечо сестры и торопливо за­шептал:

– Ты что, спятила? Это все наше годовое пособие! И ты согласна отдать его за этого мерзавца?

Эвелин строго взглянула на брата и одними губа­ми беззвучно произнесла: «Хамунаптра».

Однако начальник тюрьмы даже не стал отвечать на последнее предложение девушки. А там, внизу, воз­ле виселицы, палач уже спрашивал О'Коннелла:

– У тебя есть последнее желание?

– Да, конечно. Нельзя ли перенести это мероприятие, например, на завтра? У меня после вашего супа из рыбьих голов появилась какая-то тяжесть в животе.

Палач замер на месте. Ему до сих пор не приходи­лось слышать ничего подобного. Он повернулся к балкону и прокричал просьбу осужденного, обращаясь к Хасану, хотя и начальник тюрьмы, и его гости прекрасно слышали каждое слово О'Коннелла.

– Нет-нет, – нетерпеливо отмахнулся начальник тюрьмы. – Никто не будет ждать до завтра. Продолжайте!

Смущенный палач пожал плечами, глядя на О'Коннелла, словно хотел сказать: «А я-то тут при чем?», и схватился за рычаг, раскрывающий люк под ногами осужденного.

Джонатан закрыл лицо руками.

Начальник тюрьмы посмотрел на Эвелин, затем крикнул палачу:

– Подожди! – и снова взглянул на девушку: – Вы говорите, пятьсот фунтов?

– Да.

Хасан положил руку на ногу Эвелин, чуть выше колена:

– Я соглашусь, если вы предложите мне другое вознаграждение, нефинансовое... если вы будете добры  ко мне. Понимаете, я одинокий человек, и у меня очень тяжелая работа...

Эвелин убрала руку Хасана, брезгливо приподняв ее средним и большим пальцами, как будто пыталась отделаться от какого-то омерзительного насекомого. Затем она отвернулась и пару раз кашлянула, выра­жая этим свое отвращение.

Начальник тюрьмы оказался человеком гордым, и его сильно ранил безумный смех заключенных, ко­торые стали свидетелями такого жестокого отказа.

Опустив вниз большой палец – жестом, достойным Нерона, – он приказал палачу довести дело до конца.

И тот немедленно повиновался.

Люк под ногами О'Коннелла распахнулся, и одно­временно с диким криком Эвелин: «Не-е-е-ет!» быв­ший капрал Иностранного Легиона рухнул вниз, натягивая веревку.

Тело его дернулось...

...но при этом он остался жив и принялся отчаянно лягаться и извиваться, болтаясь в воздухе!

– Надо же, какая удача! – игриво покачал голо­вой начальник тюрьмы, складывая пальцы рук вмес­те. – Редкое явление. У него не сломалась шея. Так что мы сможем еще некоторое время понаблюдать за тем, как он будет дергаться, пока не задохнется окон­чательно.

Остальные заключенные отреагировали на случив­шееся по-разному. Кого-то предсмертные муки О'Коннелла развеселили. Отовсюду раздавался одобритель­ный хохот. Другие, напротив, проявили свое недоволь­ство. Наверное, они были возмущены тем, что осуж­денному приходится так долго страдать. Или они были разочарованы, что им не удилось понаблюдать за тем, как у человека ломается шея?

Джонатан, разумеется, не получил никакого удо­вольствия, глядя на несчастного, лицо которого силь­но покраснело от прилива крови. О'Коннелл продол­жал отчаянно вертеться на веревке, борясь с удушьем.

Эвелин что-то прошептала на ухо начальнику тюрьмы. Джонатан вздрогнул: конечно же, она не намерена предложить этому типу...

– Хамунаптра? – широко раскрыв глаза от удив­ления, переспросил Хасан. – Вы лжете!

 – Я никогда не лгу! Я добропорядочная женщина.

Хасан нахмурился:

– Так значит, этот грязный поросенок знает, как найти Город Мертвых со всеми его сокровищами?

– Да…и если вы прикажете обрубить веревку, мы предложим вам... пять процентов.

О'Коннелл, задыхаясь, но все же продолжая слушать разговор Эвелин и Хасана, каким-то образом умудрился прохрипеть: «Пять процентов?» Глаза его были выпучены, как полагал Джонатан, из-за того, что он был поражен жадностью Эвелин. Но, наверное, еще и потому, что он задыхался и был близок к смерти.

– Ну, хорошо, – продолжала Эвелин. – Десять процентов.

– Пятьдесят, – отрезал начальник тюрьмы.

– Двадцать.

– Уступите... уступите же ему... – хрипел О'Коннелл, и лицо его стало приобретать синюшно-багровый оттенок.

– Сорок, – проговорил Хасан.

– Тридцать.

– Я... я умираю! – раздался прощальный стон О'Коннелла.

– Двадцать пять, – снизил свою долю начальник тюрьмы.

– Согласна! – воскликнула Эвелин, и они пожали друг другу руки.

Начальник тюрьмы одарил ее своей незабываемой улыбкой, обнажая зеленые зубы, и что-то выкрикнул палачу на арабском. Тот взмахнул кривым мечом, разрубил веревку, и О'Коннелл рухнул на землю.

Полумертвый, Рик покатился по гравию двора, все еще задыхаясь и откашливаясь. Но теперь он стал ге­роем дня: все заключенные ликовали. Они, аплодиро­вали ему, одобрительно свистели и смеялись от радос­ти. Правда, сам Рик еще не мог прийти в себя, а потому не сумел по достоинству оценить вновь обретенную свободу.

Джонатан сейчас чувствовал себя немногим луч­ше О'Коннелла. Надо же! Им придется отдать двад­цать пять процентов! Ну, теперь уж они точно долж­ны дойти до Города Мертвых...

Эвелин поднялась со скамьи и, перегнувшись че­рез перила балкона, улыбалась своему новому партнеру.

– Мне тоже очень приятно было познакомить­ся, – сообщила она.

В это мгновение О'Коннелл потерял сознание.  

Нил с его двумя рукавами – Белым и Голубым – самая длинная река в мире и единственная, насколь­ко знал Ричард О'Коннелл, текущая с юга на север. Все в этой идиотской стране теснились к его берегам и идущим от русла каналам. И в Каире, и дальше, к югу, где долина Нила раскинулась на пять миль в ширину.

Под жарким палящим дневным солнцем река казалась полосой блестящего сатина, оттенком чуть тем­нее безоблачного неба. То тут, то там на берегах воз­вышались пирамиды. По спокойной глади изящно скользили лодки с пассажирами и грузом, а их паруса напоминали распростертые крылья чаек.