Эти слабые места были использованы советской разведкой. Резидентура тщательно изучила важнейшие японские объекты в Маньчжурии, их распорядок работы, почтовые каналы. На главных пунктах, через которые следовала японская секретная почта, была приобретена или внедрена агентура.
Со временем у резидентуры возникли большие трудности, связанные с обработкой (вскрытие, фотографирование, просмотр, заделка) всей той огромной почты, которая добывалась через агентуру. Недоставало оперативной техники, многие из работников не знали хорошо ни японского, ни китайского языков. Наиболее интересные документы в 10–15 страниц приходилось снимать на стеклянные негативы весьма допотопным фотоаппаратом.
С помощью Центра эти трудности удалось в определенной мере устранить. По просьбе резидентуры в Харбин из Москвы прибыли два крупных советских ученых-япониста, поступила новейшая по тому времени немецкая пленочная фототехника. Кроме того, накопив опыт работы с почтой, сотрудники стали обрабатывать только те документы, в которых, по их представлению, находилась ценная информация. Вскрытую почту тут же просматривали сотрудники-японисты. Все наиболее важное фотографировалось, затем пакеты тщательно заделывались и возвращались агентуре.
Одним из наиболее активных помощников харбинской резидентуры был Иван Трофимович Иванов-Перекрест, который имел обширные связи среди японских военнослужащих, сотрудников жандармерии, китайцев, служивших в японских учреждениях. Известный советский разведчик генерал-майор В.М. Зарубин, который в 20-х годах был заместителем резидента в Харбине, писал: «Перекрест являлся групповодом, занимался вербовкой агентуры. Добывал очень ценные материалы о деятельности японской военной миссии в Маньчжурии».
Через Перекреста был добыт и меморандум Танаки.
Танака писал (перевод того времени): «Японо-советская война, принимая во внимание состояние вооруженных сил СССР и его отношения с иностранными государствами, должна быть проведена нами как можно скорее. Я считаю необходимым, чтобы императорское правительство повело политику с расчетом как можно скорее начать войну с СССР.
Разумеется, нам нужно осуществить продвижение до озера Байкал. Что касается дальнейшего наступления на Запад, то это должно быть решено в зависимости от обстановки, которая сложится к тому времени. Япония должна будет включить оккупированный Дальневосточный край полностью в состав владений Японии… Япония для достижения своих целей должна применить политику «крови и железа». Япония должна завоевать мир, а для этого она должна завоевать Европу и Азию, и в первую очередь — Китай и СССР».
Получение документа подобного рода было «звездным часом» харбинской резидентуры.
Но были в ее работе и такие моменты, когда все висело буквально на волоске. Китайские власти при явном подстрекательстве со стороны японцев часто прибегали к различного рода провокациям. Одна из них чуть не привела к провалу в работе харбинской резидентуры.
Суть провокации состояла в том, что китайцы пытались взять под свой контроль подъездные пути к КВЖД. Генконсульство в Харбине окружила полиция, в связи с чем нельзя было исключать и налет.
В этот день в помещении резидентуры, находившейся на 3-м этаже здания генконсульства, шла обработка весьма важной и большой по объему японской почты. Подходило время, когда надо было возвращать эту почту агенту, а все выходы из здания были наглухо перекрыты полицией. Необходимо было во что бы то ни стало вынести почту из генконсульства до обыска и вовремя передать ее агенту
Вот как рассказывал об этом случае очевидец тех событий — один из сотрудников харбинской резидентуры:
— Что будем делать, товарищи? — спросил резидент Карин[38]. Из окна 3-го этажа хорошо было видно, как суетливо бегали китайские полицейские и как число их увеличивалось. Выйти из генконсульства незамеченным и пройти через полицейский кордон было невозможно. Мы не знали, что предпринять, хотя и отдавали себе отчет в том, что положение можно спасти, только вынеся почту за полицейский кордон. Но как это сделать?
— Федор Яковлевич, разрешите мне попытаться вынести почту? — обратилась к резиденту сотрудница резидентуры Сосновская.
— А как ты это сделаешь, Юна? — поинтересовался резидент.
— Я — женщина, Федор Яковлевич, — ответила Юна и улыбнулась.
Это была молодая, энергичная женщина с белозубой приветливой улыбкой и всегда модной прической. Резидент внимательно посмотрел на нее.
— Товарищ Сосновская, для этого мало быть женщиной. Ты представляешь, что может быть, если тебя схватят?!
— Да, товарищ Карин. Я все взвесила. Это очень серьезно. Но я уверена, что все будет хорошо, — ответила она.
Прошло минут пятнадцать-двадцать, как Юна, резидент и его заместитель зашли в помещение, в котором шла обработка японской почты.
В окно хорошо было видно, как полицейские останавливают прохожих — одних отпускают, других грубо хватают и куда-то отводят.
«Как же Юна проскочит через их плотные ряды?» — с тревогой думали мы.
— Смотрите, это она! — вдруг крикнул Эрик Такке, указывая рукой на окно.
Эрик, немец по национальности, был выдержанным и смелым парнем, но сейчас его голос дрогнул. Все мы знали, что он и Юна любят друг друга. Он закурил, а мы стали внимательно смотреть в окно. По ступенькам крыльца приемной нашего генконсульства только что спустилась женщина в легком пальто, повязанная пестрым платком. Вот она прошла двор, вошла в садик, села на скамейку, достала из сумочки носовой платок и закрыла им лицо. Затем она, не торопясь, пошла к выходу. Как не похожа была высокая девушка с тонкой талией на ту, что мы увидели. По двору генконсульства шла чем-то удрученная полная женщина. Вот она вышла из калитки и, чуть покачиваясь, пошла прямо на цепь полицейских, изредка прикладывая платок к глазам.
Мы затаили дыхание. Ведь это была Юна. Представившись беременной, она выносила важную почту японской военной миссии.
Когда Юна подошла к офицеру и тот стал ее о чем-то спрашивать, Эрик не выдержал и вскочил. Его рослая фигура замаячила в полумраке большой комнаты. Вот офицер шагнул к Юне, протянул к ней руку. Юна испуганно отстранилась от полицейского. Затем она запахнула полы пальто, достала из сумочки какую-то бумажку и протянула ее китайцу.
Офицер взял бумажку, повертел ее, потом обернулся и, видимо, позвал кого-то — к нему подбежал китаец в штатском. Он взял бумажку и указал на здание генконсульства. Юна кивнула и приложила платок к глазам.
— Ее же могут опознать! — переживали мы.
Это действительно могло случиться. Ведь все работники советских учреждений в Харбине, и Юна в том числе, примелькались китайским полицейским, круглосуточно охранявшим советское генеральное консульство.
Мы с облегчением вздохнули, когда Юна спрятала в сумку возвращенную ей офицером бумажку и, не торопясь, пошла через цепь полицейских.
Тем временем мы постарались уничтожить все, что могло нас скомпрометировать.
На третий день, после решительного протеста генконсульства, полицейская «осада» наконец была снята. Вернулась и Юна. Она рассказала, как, пройдя полицейский кордон, тщательно проверилась и, убедившись в отсутствии за собой слежки, благополучно добралась до конспиративной квартиры. В назначенное время она вышла на встречу с агентом-связником и возвратила ему материалы.
Когда Юна предложила выйти из здания под видом беременной посетительницы нашего генконсульства, ей были срочно изготовлены документы: прошение от имени русской эмигрантки, желавшей поехать в Россию для урегулирования своих имущественных дел, и официальный отказ в этой просьбе. «Обиженная посетительница» сумела усыпить бдительность китайских полицейских.
Позднее резидентура в Харбине создала приемо-передаточный пункт, успешно действовавший под прикрытием бакалейной лавочки, «хозяином» которой был китаец — преданный агент. Недалеко от лавочки приобрели надежную конспиративную квартиру. На ней обрабатывали продолжавшие поступать почтовые материалы, среди которых было немало сведений, представлявших большой разведывательный интерес.
