— Мне очень жаль, что так случилось, — Мухаммед, как мог, пытался объяснить другу, что произошло в день Наби-Муса. — Этого не должно было случиться...

— Мы тоже пострадали, — сказала Дина. — Хасан был ранен и чуть не умер, но сейчас уже поправляется, как и мой племянник Халед. Но кто пострадал больше всех — так это Лейла. Мало того, что в ней снова проснулась та боль, которую принесла гибель первенца, так теперь на нее еще и свалились все заботы по дому! Вот уж воистину несчастье излечило ее от лени: ведь ее муж и сын не в состоянии двигаться. Хасан так и вовсе потерял полноги, и теперь навсегда останется хромым, — в голосе Дины звучали печаль и тревога.

— Не волнуйся за Сад Надежды, — заверил Самуэля Мухаммед. — Мама, Айша и Сальма по-прежнему ухаживают за Касей и Мариной. Игорь еще очень плох, как и Руфь. Бедняга Натаниэль понемногу поправляется, но все еще не может двигаться. Анастасия навещает их каждый день, а Иеремия ухаживает за вашими оливами и фруктовыми деревьями.

— Мы с Айшой и Сальмой совсем сбились с ног, разрываемся между Садом Надежды и домом Хасана, — продолжала Дина. — Но ты не волнуйся, мы справимся.

Самуэль, который не молился со времен детства, теперь вознес Всевышнему благодарственную молитву, что в разгар неистовой бури сохранил в целости все те ниточки, что связывали его с Садом Надежды.

— Йосси говорит, что ты уже завтра можешь вернуться домой. Иеремия собирался за тобой приехать, а я вас провожу, — пообещал Мухаммед.

В эту ночь Самуэль впервые спокойно уснул. Визит Дины и Мухаммеда помог ему примириться с самим собой.

Все утро следующего дня ему казалось, что часы и минуты тянутся с несвойственной им медлительностью. Самуэлю не терпелось вернуться в Сад Надежды, и он попросил Барака помочь ему одеться, чтобы в любую минуту быть готовым к переезду. Вскоре Мириам пришла его проведать.

— Нога у Даниэля почти зажила, и он собирается завтра вернуться в Сад Надежды, — объявила она.

— Он не должен этого делать: рана может загноиться, — ответил Самуэль.

— Йосси говорит, что он скоро поправится.

— А Юдифь?

Глаза Мириам наполнились слезами. Юдифь совершенно ослепла и почти не могла говорить. Она так и не отошла от потрясения, пережитого во время погрома. Она ничего не видела, молчала и почти не двигалась.

Ясмин дни и ночи проводила у постели матери; Йосси не мог уделять ей должного внимания, ведь ему приходилось оказывать помощь множеству пострадавших, толпившихся за дверями дома. Сначала арабы не решались к нему идти, опасаясь, что врач-еврей может их не принять. Но Йосси был сыном Абрама и коренным иерусалимцем, это был его город, а эти люди — его соседи, и он никогда не смотрел на них как на врагов из-за различия вероисповеданий. Даже теперь он не испытывал к ним ненависти, как ни горевал из-за несчастья, постигшего Юдифь и друзей.

Мириам трудилась, не покладая рук, помогая зятю. Она стала замечательной медсестрой, почти такой же, какой была Юдифь. Работа помогала ей успокоиться, заставляла забывать о собственных бедах в заботе о других. Она благодарила Бога, что с ее сыном все обошлось, но вновь начинала роптать, видя пустые глаза Юдифи и отчаяние Ясмин, которая, как могла, старалась утешить мать. Теперь не могло быть и речи о том, чтобы Ясмин сопровождала Михаила в Тель-Авив, ей пришлось поставить крест на своих мечтах выйти замуж за этого дерзкого молодого человека, чья скрипка пела так пронзительно и печально.

В Саду Надежды пахло печалью; по крайней мере, если печаль имеет запах, то она должна пахнуть именно так. Во всяком случае, это ощутил Самуэль, когда с помощью Иеремии и Мухаммеда переступил порог своего дома. Кася со слезами бросилась его обнимать; одна рука у нее висела на перевязи; вслед за ней в объятия Самуэлю бросилась Айша. Дина тоже была здесь: готовила обед.

Самуэль настоял, чтобы ему помогли добраться до постели Руфи. На лице женщины виднелось несколько еще не заживших порезов, но гораздо хуже была ножевая рана — нож бандита пронзил верхнюю часть правого легкого. Йосси до сих пор удивлялся, каким чудом Руфи удалось выжить.

Марина потеряла ребенка, которого носила под сердцем. Самуэль даже не знал, что она беременна, об этом ему сказала Кася. Он любил эту девушку, как родную дочь, и ему тяжко было видеть ее лицо, обезображенное синяками — один из негодяев ударил ее ногой; но еще больнее ему было видеть на этом лице выражение безнадежности.

Игорь, как шепнул ему на ухо Иеремия, был скорее мертв, чем жив. Он пытался заслонить Марину своим телом, но в итоге нападавшие все равно ранили обоих. Игорю, конечно, досталось больше, и теперь трудно было признать в этом изуродованном лице его благородные черты.

Состояние Натаниэля оказалось лучше, чем ожидал Самуэль. Натаниэлю сломали ногу и ударили ножом в лицо, и теперь у него навсегда останется шрам, тянущийся от правого глаза до самого подбородка.

К Самуэлю подошла Анастасия, глядя на него с мукой в глазах, и Самуэль увидел в этих глазах отголосок прежней любви, в которой она когда-то ему призналась.

— Ни о чем не беспокойся, — сказала она. — Мы содержим ваш дом в порядке. Дина взяла на себя все заботы, Айша и Сальма тоже очень нам помогли, несмотря на протесты детей. Как ни кричал Рами, требуя внимания матери, она ни на минуту не оставляла Руфь и Марину. Она и за Касей старалась ухаживать, а ты ведь знаешь Касю: никому не позволяет о себе заботиться, все хочет делать сама. Моя дочь тоже приходит каждый день и помогает, чем может.

— Мне уже намного лучше, и сломанная рука ничуть мне не мешает, — заверила Кася.

— Я не позволю тебе испытывать ее на прочность, — заявила Дина. — Имей в виду, я не отстану, пока не буду совершенно уверена, что твоя рука зажила.

Они очень привязались друг к другу. Обе были примерно одного возраста, последние двадцать лет прожили бок о бок, и знали друг друга, как никто.

Самуэль понимал, что без Дины и ее семьи они бы никак не справились. Ему было неловко, что Айша и Сальма целые дни проводят у них в доме, помогая всеми силами. Айша, как правило, появлялась у них в доме с самого утра, а Сальма отправлялась в дом Хасана и Лейлы, чтобы ухаживать за ним и его семьей. Дина наблюдала за обеими семьями, а Самуэль просто диву давался, как женщина ее возраста может быть столь неутомимой, глядя, как она стремится помогать всем, кто нуждается в помощи.

И Айша, и Сальма старались не брать детей в дом соседей. Им не хотелось еще больше расстраивать Марину, напоминая о потерянном ребенке.

Жизнь понемногу налаживалась. Самуэль шел на поправку, как и Натаниэль. Московскому аптекарю не терпелось поскорее вернуться к работе, невзирая на то, что он еще не успел оправиться от полученных травм. Мириам во время одного из своих визитов также сообщила, что ее сын Даниэль уже почти поправился и вполне готов вновь приступить к исполнению своих обязанностей в лаборатории.

— Как только Йосси позволит, он тут же приступит к работе, пусть даже на костылях.

Больше остальных Самуэля тревожила Руфь: не столько даже из-за ран, сколько из-за того, что она впала в глубокую депрессию, из которой вывести ее оказалось крайне трудно. Кася, как могла, старалась ее развеселить, но Руфь, казалось, совершенно утратила волю к жизни. Она ничего не говорила и ни на что не жаловалась, хотя глубокие порезы на руках и лице все никак не заживали. Она просто молчала, и это было хуже всего.

Когда однажды вечером Дина принесла им ужин, Самуэль попросил ее сказать Мухаммеду, что он хочет с ним поговорить.

— Я должен понять, Дина. Мне очень нужно, чтобы Мухаммед рассказал, почему же произошла эта трагедия.

Дина взглянула на него с некоторым сомнением, но все же кивнула. Она и сама старалась допытаться у сына, как могло произойти подобное безумие. Как и Самуэль, она стремилась понять, как такое могло случиться.

Она призналась Самуэлю, что, если бы не кровожадность Кемаля-паши, отнявшего жизнь у ее Ахмеда, она бы почти тосковала по былым временам, когда они жили под властью османского султана. Самуэль в ответ признался, что и он испытывает почти то же самое.