— Ты жив, и это главное, — ответил Йосси, но в его голосе звучала печаль.

— Что случилось? — спросил Самуэль, ожидая услышать нечто страшное.

— Успокойся, тебе надо отдохнуть, — сказал Михаил, у которого дрожал голос.

— Это ты... Ты здесь... — облегченно вздохнул Самуэль, почувствовав наконец себя в безопасности.

— Я приехал в день Пасхи, рано утром, — объяснил Михаил. — Ясмин сказала, что Дина устраивает праздничный обед по случаю Наби-Муса и что ждет нас всех в гости. Я хотел сделать вам сюрприз, но Ясмин сказала, что вы и так наверняка знаете, что я приеду на Пасху.

— Тише, ему нельзя утомляться, — прервал его Йосси. — Потом мы все ему расскажем.

— Я должен знать, что произошло... — в голосе Самуэля зазвучала мольба.

— Тебе нельзя волноваться, — повторял Йосси.

— Он все равно будет волноваться, — послышался рядом чей-то очень знакомый голос. — Он не сможет успокоиться, пока не узнает обо всем, — с этими словами из тени выступил Луи.

— Луи... — только и смог вымолвить Самуэль, сам не свой от радости.

— Амин аль-Хусейни воистину открыл ворота ада. Он встал перед толпой с портретом Фейсала в руках. Люди стали кричать: «Палестина — это наша земля!» Казалось, все просто посходили с ума... Потом они отправились громить еврейские кварталы, круша все на своем пути, — начал рассказывать Луи.

— На самом деле не все так просто, — прервал его Михаил. — Понятно, что Амин аль-Хусейни хотел спровоцировать беспорядки. Но как могло случиться, что на улицах вдруг оказалось столько людей, вооруженных палками, ножами и ружьями? Все было подстроено заранее, а наш новый бездарный губернатор, сэр Рональд Сторрз, не смог справиться с ситуацией.

— А как он мог с ней справиться, если в его распоряжении было всего чуть больше сотни полицейских? — возразила Мириам. — Он укрылся в своей штаб-квартире, в Австрийском приюте.

— Он должен был прислушаться к советам доктора Вейцмана, — ответил Луи. — Тот с самого начала предупреждал, что это опасная идея — пустить процессию через Старый город. И что еще хуже, британцев заботила безопасность одних лишь христиан, которые праздновали день Гроба Господня и проводили церемонию Священного Огня, но в итоге там тоже начался ад кромешный. По всей видимости., там случилась какая-то заварушка между сирийцами и коптами... Не спрашивайте, из-за чего, я все равно не знаю. Нам известно только, что Жаботинский на свой страх и риск взял на себя ответственность и вместе с несколькими друзьями вышел на улицу, чтобы попытаться остановить арабов и защитить еврейские кварталы. Но это оказалось большой ошибкой; попытка сопротивления лишь усугубила ситуацию и еще больше раззадорила арабов. Все они погибли — застрелены в упор. Пятеро евреев и четверо арабов были убиты, еще сотни — ранены, но хуже всех пришлось нам, поскольку большинство пострадавших — евреи.

— Теперь Сторрз ищет козла отпущения. Уже арестованы некоторые зачинщики беспорядков. Амин аль-Хусейни бежал из Иерусалима, а Жаботинский попал в тюрьму, — добавил Йосси.

— Надо же, до чего дошло! — в ярости выкрикнул Михаил. — Люди Сторрза теперь во всем винят большевиков.

Самуэль прикрыл глаза, пытаясь как-то переварить услышанное. Он очень устал, у него кружилась голова и совсем не хотелось жить.

— А Кася, Руфь? — спросил он в тревоге. — Они были в городе вместе с Натаниэлем.

— Руфь серьезно ранена, ее ударили ножом, как и Натаниэля, который пытался ее защитить. Кася более-менее в порядке, только рука сломана да несколько синяков.

— Марина... Марина ранена, а Игорь и вовсе при смерти, — сообщил Михаил.

— А мою сестру сбили с ног, когда она пыталась помочь каким-то старикам добраться до убежища, — Мириам не смогла сдержать слезы. — Швырнули ее на землю, ударили по голове и стали избивать...

Самуэль изо всех сил старался сосредоточиться на словах Мириам. Что она сказала? Кажется, она сказала, что Руфь и Кася ранены, но, может быть, он просто чего-то не понял? И Марина... Она еще что-то сказала про Марину...

Он увидел, как исказилось гневом лицо Йосси, как Мириам отирает слезы рукой.

— Юдифь! Что с Юдифью?

— Она потеряла зрение, — ответил Йосси, сам не свой от ярости. — Даже не знаю, сможет ли она когда-нибудь снова видеть.

Самуэль снова закрыл глаза. Он не хотел ни о чем больше слышать, предпочитая вновь погрузиться в свои грезы и ничего больше не чувствовать.

— Ему нужно отдыхать, — сказал Йосси, видя, как исказились от боли губы Самуэля. От боли не телесной, а душевной, той же боли, что разрывала и его самого.

Но вореки собственной воле Самуэль большую часть времени бодрствовал. Он наслаждался сумраком бессознательного, хотя Йосси делать всё возможное, чтобы вернуть друга к жизни, а Мириам ему в этом помогала.

Самуэлю нравилось ощущать ее теплые руки у лба. Она грустно улыбалась и приносила еду в надежде, что Самуэль скоро поправится.

В действительности же Мириам не было никакой нужды находиться у Барака и Деборы, поскольку те и сами заботились о Самуэле. Они приняли его в своем доме и обращались как с членом семьи.

Дебора рассказала ему, что в Галилее у нее живет сын, который переехал туда после того, как влюбился в одну социалистку из России. Эта сильная и смелая женщина чуть не плакала, говоря о своей невестке, разбившей ей сердце, отняв единственного сына, который оставил отчий дом, чтобы сражаться с пустынными ветрами и ковырять бесплодную землю, пытаясь превратить ее в цветущий сад, вместе с другими такими же мечтателями, как она сама.

Самуэль не знал, сколько времени он провел в доме Барака и Деборы; несмотря на всю благодарность, которую он испытывал к этим людям, ему не терпелось вернуться в Сад Надежды. Он хотел своими глазами посмотреть на разрушения, которые остались после Наби-Муса.

Сколько ни просил он Йосси отвезти его в Сад Надежды, друг был непреклонен.

— Подожди немного, ты еще слишком слаб, — говорил тот. — К тому же существует угроза новых беспорядков, я прочитал в газетах, что на конференции в Сан-Ремо решили отдать Палестину Великобритании. Премьер-министр Джордж Ллойд подписал мандат.

— Это плохо? — устало спросил Самуэль.

Йосси не знал, что ответить; он и сам не мог сказать, плохо это или нет.

Однажды вечером в комнату Самуэля вошла обеспокоенная Дебора. Приблизившись к кровати Самуэля, она прошептала:

— Тебя хочет видеть какой-то араб, говорит, что он твой друг. Там с ним еще женщина.

— Пусть войдут, — разрешил он, даже не задумываясь, кто бы это мог быть.

Дебора удивилась, увидев, какой радостью осветилось его лицо при виде молодого араба, что робко переминался, стоя в дверях и не решаясь войти, в то время как пришедшая вместе с ним женщина решительно направилась прямо к кровати Самуэля.

— Мухаммед! Дина! — воскликнул он, и из его глаз потоком хлынули слезы, копившиеся все эти дни.

Мухаммед положил руку на плечо Самуэля, слегка сжав. Он изо всех сил старался сдерживать слезы, но его глаза блестели соленой влагой. Зато Дина плакала навзрыд.

— Мы не приходили раньше, потому что в Иерусалиме еще слишком опасно, — сказал Мухаммед. — Я бы и сегодня не решился прийти, но ты же знаешь маму: она заявила, что если я сегодня не пойду вместе с ней, она пойдет к тебе одна. И потом... я не был уверен, захочешь ли ты нас видеть...

Самуэль сжал руку Дины в ладонях. Это была рука сильной женщины, знакомой с тяжелой работой, но также умевшей дарить друзьям тепло.

— Дина... спасибо... Я увидел вас, и мне сразу стало лучше, — улыбнулся Самуэль.

— А я тебе что говорила? — торжествующе заявила Дина, обращаясь к Мухаммеду. — Я же говорила, что никакие погромы и несчастья не смогут погубить нашу дружбу! Ничто на свете не может ее погубить! Уж поверь, я знаю Самуэля намного лучше, чем ты.

В словах Дины звучала истинная гордость — гордость человека, неопровержимо уверенного в своей правоте, а также безмерная любовь к этому человеку, которого так любил и уважал ее муж Ахмед и который лежал сейчас перед ней, жестоко избитый и почти беспомощный.