Вскорости он, волей случая, снова оказался на этом рынке и зашел заодно на помойку - поглядеть, живы ли там "переселенцы". И почти сразу же увидел всю семейку: заметно покруглевшая Муха убегала от щенков с куском мяса в зубах (Витальку она даже не узнала, а может, сделала вид, что не узнала). Впрочем, щенки тоже были весьма упитанные и сильно подросшие, с гладкой лоснящейся шерстью.

"Хорошо, что Цыган их сейчас не видит! - подумал Виталька. - Захлебнулся бы слюной, падла!".

***

Через месяц на складах появилась Валька - грязно-серая, лохматая сука, похожая на сильно переросшую болонку. В отличие от Мухи, она была скромная и пугливая, и долго скрывалась за трубами от людей. Обжегшиеся на Мухе, друзья несколько раз выгоняли ее с территории, но на улице жизнь была еще хуже, и Валька неизменно возвращалась: у нее была велосипедная худоба, и пролезть под воротами для нее не было проблемой.

Питалась Валька по ночам хлебными сухарями из халявной миски. Первым почуял ее полезность, конечно же, Цыган - нос у него был, что надо! Уже на третий день он прищучил ее в углу забора. Впрочем, она сильно и не сопротивлялась, понимая, что от отношения к ней псов зависит ее выживание: приближалась зима, и нужно было где-то бросать якорь. Вскоре и Дик принял участие в этой поздней, осенней идиллии, которую они мирно разделили на троих. Он только немного удивился, что сука загуляла так поздно, на зиму глядя. Но, собственно, какая им разница - отдуваться-то все равно будет она одна! Она и отдулась через пару месяцев...

Стоял январь, но мороз был небольшой - время от времени снег даже превращался в воду и стоял хлябкими, кашеобразными лужами. Три щенка вышли за Валькой из-под труб через полмесяца после того, как она ощенилась. Поселилась новая семейка в заброшенном вольере, в старой будке, которую люди еще называли собачьими яслями. Женщины затолкали в нее одеяло и рваную фуфайку, и исправно приносили молоко, разбавленное пополам с водой, и прочую еду.

Кстати сказать, все щенки оказались черными, без малейшего рыжего пятнышка (чистое Цыганское отродье!), два кобелька и одна сучька! Цыган ходил перед Диком гоголем, но тот лишь снисходительно улыбался, видя глупую радость своего неразумного собрата. Он будто следовал словам бродячего философа по кличке "Сэнсэй", с которым они подружились этим летом. Помнится, Дик угощал, и они неторопливо разрывали большой шмат свиной шкуры, приступив к нему с двух сторон, по-братски! Наевшись, Сэнсэй сказал Дику: "Знаешь, брат: "малое" должно быть всегда наверху и тщеславиться, а "большое" должно быть всегда внизу и довольствоваться тем, что оно - БОЛЬШОЕ! ".

Вообще, он много чего говорил Дику: и о несправедливом размещении собак на лестнице эволюции видов - мол, не их собачья вина в том, что они не могут взять в лапы палку и развиться до нормального цивилизованного социума!; и об отсутствии у них речевого аппарата, в чем опять же не было их вины: "Общение посредством семантических абстракций человеческой речи имеет большое преимущество перед мыслеформами нашей примитивной телепатической коммуникации, ибо абстрактное мышление и речь развивают разум, а телепатия тормозит развитие из-за легкости и простоты ее восприятия. Вот тебе доказательство того, что через лишения и труд обретается нечто большее, чем просто еда или плотское соитие с загулявшей сукой. Увы, единственный труд, который нам, собакам, доступен, это бродяжничество. Поэтому я всегда в пути: через ноги и до головы что-то доходит!"... Говорил Сэнсэй и о глобальном собачьем будущем: "Пойми, весь этот беспредел, который теперь происходит с собаками, происходил когда-то и с людьми. Соответственно, когда-нибудь настанут такие времена, когда и собаки тоже будут пользоваться всеми правами - то есть, на правах живых существ, они будут иметь право на свободу, на халявную жратву и на все другие благА цивилизации. И ни одна двуногая блиать не посмеет поднять на них руку!".

И еще много чего он говорил, по большей части ненужного, но интересного своим малопонятным таинством. Да, Дик всегда жалел о том, что не мог записывать умные мысли!

***

Однажды, во время своего дежурства, Виталик обратил внимание, что щенки играют какой-то черной меховой тряпкой, похожей на плюшевую игрушку. Но когда они, визжа и вырывая друг у друга "это", подкатили поближе к домику охраны, Виталику стало слегка не по себе: черная плюшевая игрушка оказалась маленьким трупиком щенка. Очевидно, Валька ощенилась четырьмя щенками, но один не выжил и вот теперь стал игрушкой своих более удачливых собратьев.

Виталька вздохнул, взял из-под крыльца совковую лопату, и подошел к щенкам.

- А ну, пошли вон! - прикрикнул он на них: щенки тут же раскатились по сторонам, недовольно ворча.

Щенок был затрепан почти до неузнаваемости, и даже не верилось, что "это" когда-то было живым существом. Ловко поддев меховой комок на лопату, охранник пошел к забору, чтобы перекинуть его на ту сторону, под тополя. Там у них было кладбище всех собак, некогда обитавших на этой базе, да и то, только тех, которые не сгинули без следа. Впрочем, весной, когда сходил снег, частенько охранники обнаруживали останки какой-нибудь собаки, пропавшей в осенне-зимний период.

Вернувшись к крыльцу, Виталик стал философствовать вслух:

- Да-а, вот она, сука-жизнь! На всех мест не хватает, мать ее! Везет животным, что они не понимают всего этого дерьма! Живут, размножаются, дохнут..., снова рождаются и живут, и не понимают страшной и бессмысленной сути этого круговращения. Хоть в этом можно им позавидовать.

Дик сидел рядом с крыльцом и смотрел на Витальку.

- Ну, что ты на меня смотришь умными глазами, дурошлеп?! - сказал Виталька Дику. - Будто что-то понимаешь, животное!

"Можно подумать, ты много понимаешь, индюк высокомерный!", - мысленно огрызнулся Дик.

У него всегда были большие сомнения относительно разумности этих "двуногих без перьев" (так почему-то называл людей бродяга Сэнсей). Разумеется, не людей вообще, как вида (в конце концов, смогли же они придумать и создать такую прекрасную вещь, как ливерная колбаса или котлеты!), а вот "этих", которые мелькали перед ним в бесконечной круговерти рабочих смен.

"Подумать только, - размышлял Дик, - жизнь дала им такое преимущество передо мной - безруким и безголосым, но как они это преимущество использовали? Они стали почти такими же охранниками, как и я! И теперь они целыми днями тупо сидят на задницах и лупятся в свои стеклянные ящики с мелькающими картинками, и только изредка отрываются от стула, чтобы открыть и закрыть ворота. Вот достижение-то, вот счастье!? А послушать, о чем они разговаривают, когда меняются сменами: о своих железных будках на колесах; о еде; об оплате за работу, которой им всегда не хватает; о каких-то суках - не то начальниках, не то самках... И если б только они. А грузчики - эти тупорылые гоготалы?! А визгливая гусыня Анютка?! Да даже сам директор, в конце концов: в чем проявился его разум? Что он сделал своими умелыми, пятипалыми лапами? А?... Одно только знает - командует и орет, и на людей, и на собак! Подозреваю, что и большинство людей на свете ненамного умнее этих. А ведь воображают себя, по меньшей мере, хозяевами мира... Тьфу на вас, на всех!".

Дику действительно хотелось сплюнуть, но он, по чисто физиологическим причинам, не мог это сделать. Он просто гавкнул презрительно, развернулся и пошел прочь.

***

После обеда Дик и Цыган возлежали на двух деревянных поддонах, которые были когда-то брошены грузчиками недалеко от ворот. Сначала они лежали молча, потом стали лениво переругиваться - телепатически, естественно.

"Еще раз тебе говорю: не все бродячие псы бездельники и раздолбаи, - доказывал Дик Цыгану. - Среди них попадаются и философы-свободолюбы, которые не хотят жить на одном месте по принципиальным соображениям".