- Я в полной растерянности, - шёпотом говорил тот, что пониже, и этот приглушённый шёпот, подхваченный холодным ночным сквозняком, разносился далеко по галерее под пустыми тёмными сводами. - Это же дети! И один из них настолько мал, что...

- Он понтифик, он и должен быть мал, - возразил высокий. - Иначе все пути попросту будут для него закрыты.

- Но я никогда прежде не слышал о новорождённых понтификах, самостоятельно бродяжничающих через Рубеж...

- Границы всегда условны, - высокий махнул рукой, опустил голову, а когда снова поднял её, встретился глазами с сидящим на парапете Еремеевым.

Расстояние до них Еремеев оценил метров в двадцать и, пока оно стремительно сокращалось, счёл более благоразумным тихо сползти с парапета на пол.

Оба человека оказались если и старше Еремеева, то совсем ненамного. Высокий - зеленоглазый и абсолютно седой - вскинул вверх белую тонкую руку, и костлявый палец с перстнем упёрся Еремееву в грудь.

- Ты кто такой?!

- Еремеев! - доложился Еремеев, чувствуя себя новобранцем, и непонятно зачем добавил: - Архат.

- Чёрт побери! - сказал своему спутнику высокий. - Твой народ безнаказанно шляется почти у самых порталов.

- Не безнаказанно, а свободно, - возразил второй и печально посмотрел на Еремеева. - Архат?

- Так точно! - отчаянно согласился тот.

- Откуда ты?

Еремеев замялся.

- А между прочим, я видел во сне и его тоже, - не дожидаясь ответа, сказал печальный высокому.

***

Неожиданно для самого себя Еремеев вошёл в раж. Новое помещение, куда его привели, было большим, просторным, по-королевски шикарным и сильно смахивало на задрапированное чёрным шёлком месторождение турмалина.

- Неудачный дизайн, - храбро выдал Еремеев, осматриваясь. - Судя по помещению, тот, кто здесь обитает, страдает целым набором стойких психических расстройств.

- Ты бы поаккуратнее, - хмыкнул печальный, и по его губам скользнула тень улыбки. - Уши, которые есть у этих психопатических стен, ведут в весьма непредсказуемые места.

Некоторое время он, прищурившись, пристально смотрел на Еремеева, и тот, всё ещё в кураже, набрал воздуха и что есть сил гаркнул под сводчатый потолок:

- И это всё?!!

- Всё, всё, всё! - звонко согласилось эхо, и по тёмным шёлковым углам прокатился шелестящий смех, тихий, чуть слышный, словно смеялось не живое существо, а сам застоявшийся по углам воздух.

Печальный развёл руками: вот как-то так.

- Реальность - весьма занятная штука, - сказал он вслух. - И чем дольше ею пользуешься, тем занятнее она кажется.

Долговязый молчал.

- Дети-то пропали чьи? - спросил Еремеев.

- Мои, - сказал печальный. - И, что интересно, что я чувствую, что они живы, но ни на Рубеже, ни в ближайших его окрестностях их нет.

Он снова печально вздохнул, а затем, словно вспомнив что-то, громко хлопнул в ладоши, и в ответ на этот хлопок в темноте поднялся далёкий шум и послышался сдавленный Зайкин голос:

- Эй! Полегче! Полегче!

- Зоя! - встрепенулся Еремеев. - Я здесь!

Зайка шагнула в сводчатый турмалиновый зал из ниоткуда, - так, как шагают на землю с быстро вращающейся карусели: оступилась и чуть не упала, и Еремеев бросился к ней.

- А дети где? - вдвоём в один голос начали было они и одновременно умолкли, вцепившись друг в друга.

- Ты знаешь, Нон, - глядя на них, задумчиво сказал печальный. - Меня не покидает ощущение неправильности.

- Неправильности чего? - не понял высокий.

- Ну, всего этого. Словно вот идёт дождь, а капли летят не сверху вниз, а наоборот.

- Если они летят наоборот, значит, так правильно. Просто твоё величество где-то что-то упустил и не выучил подходящее правило, - хмыкнул Нон. - А людей надо определить на ночлег.

На ночлег их с Зайкой определили в небольшой гостевой комнатке где-то в глубине тёмного сада, почти под открытым небом, и проснулся Еремеев от бубнивших у него над самым ухом голосов:

- Сплюнь, Нон. Жизнь такая штука, что в ней может случиться всё, что угодно.

- А что плеваться? Всё, что могло случиться, уже случилось...

- Если утром не открывать глаза, то можно жить, - сказал им Еремеев, втайне надеясь проснуться дома, и открыл глаза.

В комнатке никого не было, кроме Зайки. При свете дня комнатка оказалась чем-то вроде увешанной аппаратурой детской, и Еремееву, собственно, ничего не смыслящему ни в радиоэлектронике, ни в звукозаписи, существенно полегчало: недавние 'голоса' обрели в его голове хоть какое-то зримое объяснение.

- Я слышала детский плач, - заявила Зайка. - Причём на два голоса. Причём почти всю ночь.

- Странно, - сказал Еремеев, оглядывая с подушки вывешенные под потолком гирлянды из микрофонов и усилителей. - Не находишь?

- Нахожу! - вспылила вдруг Зайка. - Что ты корчишь из себя идиота?! Я вообще всё это нахожу странным: и этого дракона-мериноса, и эту жирную гусеницу, ползающую сквозь стены и разговаривающую по-человечески, и детей, рыдающих всю ночь и мешающих спать!

Она плюхнулась на кровать, закрыла лицо руками, и голос её дрогнул, наполняясь слезами.

- Ты просто не выспалась, Заинька, - заискивающе начал было Еремеев...

- Ну, конечно, - согласилась Зайка. - Как я сама не догадалась? Знаешь, Горыч, что мне нравится в тебе больше всего? Ты пуленепробиваемый.

- За мной, как за каменной стеной?

- Ну, почти, - из-под ладоней снова согласилась Зайка. - Когда за, когда перед.

В дверь постучали. Еремеев развёл руками, показывая, что уж здесь-то он точно ни при чём, и пошёл открывать. Человечек, стоявший за дверью, едва ли доставал ему до пояса.

- Вас ждёт его величество, - сказал человечек и шмыгнул носом. Нос у него был большой, красный и опухший.

Еремеев снова развёл в сторону Зайки руками и пошёл обуваться.

На этот раз их с Зайкой вели исключительно садом - зелёным, густым, заросшим какими-то тёмными деревьями и сладко пахнущими цветами. Куртки, свою и Зайкину, Еремеев по случаю жары нёс в руках.

- Между прочим, сегодня воскресенье, - прошептал он, шагая по тропинке и глядя то на провожатого, то на деловито снующих среди цветов жёлтых ос. - Если я не ошибаюсь, и время везде идёт с одинаковой скоростью, то на завтра у меня всё реальнее вырисовывается прогул.

- Нашёл о чём думать! - так же шёпотом фыркнула Зайка. - Думай лучше о том, что вырисовывается в ближайшие полчаса!

И, словно в ответ на её слова, за деревьями проступил зáмок.

Ворота открыл Нон. Он молча посторонился, пропуская Еремеева с Зайкой вовнутрь, а коротышке махнул рукой - мол, давай, прочь. Внутри было прохладно и сумрачно, даже почти темно, и в темноте откуда-то слышались приглушённые голоса.

- Ты оперируешь малым, и поэтому тебе кажется, что ты знаешь много! - голос принадлежал печальному его величеству с анфилады, но сегодня был не печальным, а, скорее, злым и раздражённым. Чувствовалось, что вчерашний знакомец не на шутку раздосадован. - Это всё только потому, что тебе не с чем сравнивать своё незнание! Чёрт побери! Ты понимаешь, что ты пришёл с Рубежа и не принёс никаких вестей?!

- Но их нет! - оправдывался второй голос, и звук этого голоса был похож на шелест ветра в ломких сухих камышах. - Рубеж чист, как стол...

- И на столе остаются следы!

Нон прикрыл изнутри ворота, и мрак внутри помещения сгустился ещё больше. Где-то вдалеке хлопнула какая-то дверь.

- Прошу вас, - сказал Нон. - У Его Величества ещё одна аудиенция, но я думаю, что он уже закончил.