Из высокой светловолосой девушки Анна-Луиза превратилась в высокую бледную женщину с обведенными синевой глазами. Жизнь ее не баловала. Не единожды она переходила из фракции в фракцию, потому что на ее глазах идеалы не единожды попирались, путь к Великой Цели начинал петлять, а люди, в которых она верила и которым была предана всей душой, изменяли своим убеждениям, кто — ради власти, кто — оберегая свой покой и благополучие. Все усилия их шли прахом, а если к чему‑то и приводили, то к ошибкам и поражениям. Анне-Луизе был чужд прагматизм, поэтому ей пришлось пережить немало разочарований. Порою ей казалось, еще немного, и она рухнет и рассыплется. Но всякий раз она удерживала себя в руках. Ибо перед ней неизменно сияла Великая Цель, простая и ясная, а рядом неизменно появлялись единомышленники, которые к этой цели стремились.
А Роза — нет, не стремилась. Она целиком была погружена в самое себя. Анна-Луиза возлагала на дочь надежды, она не могла дождаться, когда та подрастет, переедет к ней и начнет помогать в работе. Роза же, читая воззвания и статьи, терялась. Слова разбегались по белой бумаге черными козявками. Как они могли одолеть нужду, о которой она столько слышала и которую видела воочию? А сама она разве могла кому‑то помочь? У нее не было хватки, все ускользало из ее рук. Одержимость матери Розу пугала. Анна-Луиза без конца теребила ее, побуждала к действиям. Роза пыталась действовать, но из этого ровным счетом ничего не получалось. Лица мелькали — и забывались. Краски, запахи, звуки обтекали ее — она не замечала их. Она укрывалась от мира за образами и видениями, что рождались в ее собственной голове.
Не выдержав и двух лет, Роза Яблоневый Цвет воротилась на Остров и вышла замуж за Мариуса. Не по любви, — любила она там, в столице, женатого человека, а он тешился ею, и только. Куда ж ей деваться? На Горе, за шиповниковой изгородью, Майя-Стина встретила ее с распростертыми объятиями. Но Роза понимала, это не выход — в детство не вернешься, не спрячешься. Тогда она взяла и вышла за Мариуса.
Глава двадцать вторая
Роза Яблоневый Цвет и машины
Роза сделала завидную партию, ничего не скажешь. При таком муже можно было жить как за каменной стеной: Мариус — это вам не кто‑нибудь, а наследник Фредерика Второго, единственный его, желанный сын от Мартины.
Со времени нашего с Мартиной знакомства она успела остыть к аптекарю, что разбирался не только в злонравных цветах, но и в злонравных женщинах. Мартина успела и овдоветь. Теперь она восседала на черном диване, набитом конским волосом, и повелевала фабрикой покойного мужа: поистине потребители получали сельдь «от Мартины». Мариус занимал пост директора фабрики. Отчего бы, рассуждала Мартина, ему не занять и пост бургомистра? Бургомистра избирали местные жители, и, выдвигая свою кандидатуру, Мариус особых затруднений не встретил. Он был человек с положением и состоянием, это раз. И второе: он полагал, что первейшая обязанность бургомистра — изыскивать возможности для дальнейшего развития промышленности и торговли. Острову нужны мощные катера и новые фабрики. А уж кто как воспользуется открывшимися возможностями — дело сугубо личное. Свобода дороже золота, ее и нужно защищать.
Дом за домом Мариус начал обходить избирателей. Он все больше посиживал на кухнях и толковал с женщинами. А стариков приглашал на чашку кофе в трактир, который держала правнучка Пруденс, праправнучка Нильса-Анерса, владевшая еще и двумя гостиницами.
Мариус завоевал признание. Но не всеобщее. К тому же его соперник — кандидат от умеренной рабочей партии — получил поддержку министра (да, сын Педера уже стал министром), который прибыл на Остров вместе со своей супругой, правнучатой племянницей Анны-Луизиного прадедушки.
Можно было предположить, что министр воспользуется случаем и наведается на Гору к Майе-Стине, — тогда бы он узнал о существовании Розы. Но у министра была слишком насыщенная программа: встреча в порту, где его ожидал единственный на весь Остров личный автомобиль, вымытый до блеска, с шофером, далее — обед с отцами города в банкетном зале гостиницы. Кроме того, ему нужно было выкроить время, чтобы навестить Педера и Малене. Их сфотографировали: высокопоставленная чета — в центре, старики — по бокам. Педер от волнения прослезился, у него так тряслись руки, что фотографу пришлось сделать несколько кадров, а этого программа не предусматривала. Малене же, напротив, стояла прямо, ничуть не робея своей невестки, — одни руки у той чего стоят, сразу видно, она в жизни не подходила к корыту.
Отблеск министерского величия пал на кандидата от умеренных, и он прошел в бургомистры, правда, незначительным большинством голосов. Мартина обозлилась. А у Мариуса словно гора с плеч. Он вовсе не рвался управлять Островом.
Единственный сын Мартины и Фредерика, избалованный, привыкший, что все прихоти его исполняются, Мариус дорожил своим добрым именем и гордился своей родословной. У себя на фабрике он повесил портрет Мариуса Первого, переснятый с дагерротипа и увеличенный. Издали чудилось, будто прадед на портрете шевелит ушами. Но вблизи оказывалось, что это не более чем причудливая игра света и виною тому — пятно на дагерротипе, с которого пересняли портрет.
Помимо всего прочего, Мариусу достался в наследство металлический кругляшок. По мнению родственников, он не представлял никакой ценности. Ну а Мариус хранил его в ящике письменного стола, и стол этот переехал в новый дом, выстроенный на взгорье у самого леса. В окно кабинета на втором этаже виднелись верхушки деревьев. Мариус сидел в кабинете, глядел в окно и поигрывал кругляшком, то и дело пробуя его на вес. Фабрика занимала Мариуса все меньше и меньше. Она работала без сбоев. Перешла исключительно на производство рыбной муки, а «Сельдь от Мартины» и другие пищевые продукты из рыбы, расфасованные в жестяные банки и бочоночки с разноцветными этикетками, на которых были изображены или рыбы, или нарядные дамы, выпускали дочерние предприятия, хотя точнее было бы назвать их сыновними, и не потому что Мариус уже обзавелся наследниками, а потому что в совете директоров и управляющими там были его двоюродные да четвероюродные братья. Порт окружали крытые рынки, товарные склады, подъемные краны. От фабрик тянулся дым — к пустоши, лесу, к Восточной бухте с большими курортными гостиницами (отдыхающие морщились и поминали старые добрые времена, когда на Острове жилось как в раю). Фабричные машины грохотали и ухали. Мариусу эти звуки ласкали слух, хотя теперь он увлекался машинами иного рода.
Обходя избирателей, Мариус перевидал чуть ли не все кухни на Острове. Его поразило, как много еще хозяйками делается вручную, и он уговорил свою мать, Мартину, вложить часть капитала в торговую фирму по продаже электротоваров.
Мариус завез на Остров холодильники, стиральные машины, электроплиты с часовым механизмом и металлической сеткой, загораживающей конфорки, чтобы со сковород, где жарилась рыба, в лицо женщинам не летели брызги кипящего масла. Мариус завез на Остров новые обогревательные устройства, которые подавали в комнаты теплый воздух; когда температура опускалась ниже заданной, они принимались громко тикать. Мариус завез электроутюги для всех видов тканей и особые машины, которые утягивали в свою пасть простыни и пододеяльники и под миганье красных сигнальных лампочек протаскивали их между шипящими валками, и те выползали с другой стороны уже отглаженные, если, конечно, белье подавалось ровно, а это было делом нелегким, ибо машины разевали пасть, заглатывали и пережевывали белье быстрее, чем руки успевали расправить складки. Мариус завез тостеры, которые выбрасывали со щелчком поджаренные ломтики хлеба — золотистые, коричневые и обгорелые дочерна, — все зависело от того, в каком положении у вас регулятор. Мариус завез пылесосы с длинными шнурами, которые убирались внутрь нажатием ноги на педаль. А еще приспособления для сушки волос и электрические щипцы для завивки, — с их помощью волосы можно было укладывать и мелкими кудряшками и крупными локонами; иной раз щипцы запутывались в волосах и, пока женщины выдергивали их и судорожно нажимали на кнопки, пережигали не одну прядь.
