Ханна-Мария Свенсен

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Глава двадцать первая

Глава двадцать вторая

Глава двадцать четвертая,

notes

1

2

3

Ханна-Мария Свенсен

Золотой шар

Сказание об Острове

Глава первая

Я пробую голос

Вот она, Майя-Стина, моя тезка.

Она сидит в зеленой листве чуть правее меня и повыше.

На ней нарядное муслиновое платье, с лиловыми и коричневыми цветочками по серому полю. Она сидит боком, подоткнув подол. У нее белое лицо, нежный румянец и почти нет морщин. Она смотрит на меня — ее карие глаза подобны колодцам, что отражают время, вернее, череду времен, хотя сами мы уже из времени выпали. Майя-Стина хранит молчание. Зато я читаю в ее глазах. Читаю предания. Правда, я не могу разглядеть, что таится на самом их дне, такая там темь.

Майя-Стина сидит, прислонившись к стволу. Ветер теребит подол ее платья, до волос же не достает, и они обрамляют ее лицо, блестящие, гладкие, с ровнехоньким пробором от самой макушки. Когда Майя-Стина поворачивается и нагибает голову, сквозь волнующуюся листву мне виден каштановый узел, стянутый у нее на затылке.

Над головою у Майи-Стины покачивается на кожаном шнуре золотой шар. Если приглядеться, я увижу Майю-Стину и в золотом шаре, — вон она сидит, прислонившись к стволу, и кивает мне, и подбадривает улыбкой рассевшихся по деревьям детей, которых вместе с нами уносит в неведомое.

А еще я вижу ее далеко-далеко внизу: она бредет по песку, приволакивая ноги. Волосы у нее заплетены в тугую косу. Она запахивает на груди шаль и силится завязать ее на спине. Ей мешает ветер. Ветер вырывает один конец шали у нее из рук, и та распахивается черным крылом. Такой я вижу сейчас Майю-Стину. И чем дальше мы уносимся, тем меньше она становится. Вот она — маленькая девочка, распутывает снасть, а узлы не поддаются. Вот она уже закутанный в свивальник младенец. Крохотное семечко. И — нет ее, пропала.

Я вижу это не глазами, а мысленным взором. Ведь глазами увидишь не все, точно так же, как и не все передашь словами. Сказание расстилается внизу, подо мною, — мне предстоит подыскать слова, которые воссоздали бы этот пейзаж. Описывая события, я должна буду приблизиться к ним во времени, хотя время для меня больше не существует: череда времен — не более, чем застывшая мозаика, которую мы кинули за ненадобностью. Время — игра, в которую мы когда‑то играли. Как давно это было! Я уже успела запамятовать эту игру. Но придется вспомнить. Я начну с того, что вижу прямо сейчас, и буду двигаться назад, в минувшее. Я представлю, что время — не шар, а наклонная. И спикирую, хотя мне еще лететь и лететь.

Майя-Стина пробирается по песчаным холмам, что высятся вровень с застрехами. А посмотреть с моего места — Майя-Стина пятясь подходит к двери, которая открывается за ее спиной, а потом захлопывается перед нею, и порожек снова заносит песком.

Ну а если заглянуть Майе-Стине в глаза-колодцы, где хранятся предания, получится, что она налегла на дверь и отворила ее и отгребла песок. Но если опять посмотреть с моего места, только теперь уже не с дерева, на котором я улетаю прочь от Сказания, но как бы изнутри самого Сказания, для которого я подыскиваю слова, Майя-Стина сейчас бредет, увязая в песке. Для тех же, кто еще не свел знакомство с пятнадцатилетней Майей-Стиной, то есть для всех вас, мои слушатели, невысокого росточка молоденькая девушка с волосами, заплетенными сзади в тугую косу, медленно пробиралась по песчаным холмам, которые намело за ночь вокруг домишек.

Нет, придется нам здесь остановиться. Пусть она пока пробирается дальше. Из‑за того, что мы — вне времени, я совсем запуталась во временах. Будь я поученее, может, я и растолковала бы, что имею в виду. А может, и нет. Ведь дело тут не в книжной премудрости. Я внимала твоим, Майя-Стина, сказкам, потом запоем читала, особенно в ту пору, когда жила у старого книжника, но знаю я до обидного мало. Я понятия не имею о всяких там школах и направлениях, которые непременно должны все разобъяснить, разграничить, разлиновать…

Да нет же, это я нарочно тяну канитель. Просто-напросто я боюсь. Я действительно мало знаю. Еще больше успела позабыть. В этом оцепенелом пространстве, разделяющем надвое то, что мы оставили позади, и то, что нас ожидает где‑то там, куда мы уносимся на бешеной скорости, так быстро забываются подробности чужой жизни, забываются звуки, запахи, забывается, как колотится сердце, забываются желание, ярость, неуемный восторг, время, которое пролетело словно на крыльях, и время, которое топталось на месте.

Я попробую стать голосом. Но каким? Ведь их, голосов, что песку морского: лепечущие, язвительные, таинственные, веселые, властные… Так каким же мне стать голосом, а, Майя-Стина? Знаю, знаю, тебе по душе тихий такой голос, навроде старушечьего. Голос, который никогда не срывается. Вот он бы устроил тебя больше всего.

Будь по-твоему, Майя-Стина. Я попробую. Все. Я пикирую.

Молоденькая девушка с волосами, заплетенными сзади в тугую косу, пробиралась меж высоких песчаных холмов, что намело за ночь вокруг домишек. Плечи девушки покрывала черная шаль, которую она силилась завязать на спине. Ветер вырвал конец шали у нее из рук, и та распахнулась черным крылом. Девушка обернулась, поймала улетевший конец. Лицо ей жег колкий песок, ветер рвал подол платья, и потому она жалась поближе к домам.

Дорог на Острове не было, лишь петлистые тропки. Сложенные из бревен и крытые соломой дома стояли вразброс, как попало, хотя и под защитой прибрежных холмов; холмы спускались к самому берегу, где виднелись опрокинутые лодки и поставленные на катки парусники. Перед каждым крыльцом и на задворках сушились натянутые на жердях сети. И повсюду белел песок. Он заносил жерди. Подступал к окнам. Кое-где его намело вровень с застрехами. Когда лил дождь или валил снег, влаге было некуда деться, и она пробиралась в подполицы, — половицы коробились, гнили. Из всех домов, что были на Острове, лишь четыре стояли на каменном основании: у фогта, пастора, пошлинника и дом на Горе, откуда вышла девушка. Только какое песку дело до того, чей это дом и из чего построен, — он точил и камень. Наползая в палисадники, он пригнетал к земле кусты и деревья. Он почти уже засыпал бузинное дерево, — наружу торчали одни верхние ветки с бледными, чахлыми листьями. И люди на Острове тоже были чахлые, с мертвенно-бледными, чуть ли не прозрачными лицами.

Майя-Стина помахала девушке, которая несла в деревянном башмаке уголья. Поздоровалась с женщиной, что окликнула ее в дверную щелку. «Майя-Стина! — крикнула женщина. — Ты уж скажи пастору: камбалу, что мы ему задолжали, он получит завтра. А пасторше передай, пусть тотчас за мной посылает. Ну да ей положено носить еще с месяц, хотя с виду и кажется, что она перехаживает».

Майя-Стина рассеянно ей кивнула. Она думала совсем о другом. Ни о чем в особенности. О том, чтобы превозмочь ветер. О пасторше, которая щеголяет в шелковых платьях. Когда пасторша улыбается, на щеках у нее проступают ямочки. У пасторши будет ребенок, а она по-прежнему щеголяет в шелковых платьях и мажет лицо кремом из фаянсовой кружки. «Ты пригожая девушка, — частенько говорила пасторша Майе-Стине. — Такой пригожей и умной не место на Острове. Выжить мало, надо еще и жить».