Я вежлив с жизнью современною... Я вежлив с жизнью современною, Но между нами есть преграда, Все, что смешит ее, надменную, Моя единая отрада. Победа, слава, подвиг — бледные Слова, затерянные ныне, Гремят в душе, как громы медные, Как голос Господа в пустыне. Всегда ненужно и непрошено В мой дом спокойствие входило: Я клялся быть стрелою, брошенной Рукой Немврода иль Ахилла. Но нет, я не герой трагический, Я ироничнее и суше, Я злюсь, как идол металлический Среди фарфоровых игрушек. Он помнит головы курчавые, Склоненные к его подножью, Жрецов молитвы величавые, Грозу в лесах, объятых дрожью. И видит, горестно-смеющийся, Всегда недвижные качели, Где даме с грудью выдающейся Пастух играет на свирели. Какая странная нега В ранних сумерках утра, В таяньи вешнего снега, Во всем, что гибнет и мудро. Золотоглазой ночью Мы вместе читали Данта, Сереброкудрой зимою Нам снились розы Леванта. Утром вставай, тоскуя, Грусти и радуйся скупо, Весной проси поцелуя У женщины милой и глупой. Цветы, что я рвал ребенком В зеленом драконьем болоте, Живые на стебле тонком, О, где вы теперь цветете? Ведь есть же мир лучезарней, Что недоступен обидам Краснощеких афинских ларней, Хохотавших над Эврипидом. Я не прожил, я протомился... Я не прожил, я протомился Половину жизни земной, И, Господь, вот Ты мне явился Невозможной такой мечтой. Вижу свет на горе Фаворе И безумно тоскую я, Что взлюбил и сушу и море, Весь дремучий сон бытия; Что моя молодая сила Не смирилась перед Твоей, Что так больно сердце томила Красота Твоих дочерей. Но любовь разве цветик алый, Чтобы ей лишь мгновенье жить, Но любовь разве пламень малый, Что ее легко погасить? С этой тихой и грустной думой Как-нибудь я жизнь дотяну, А о будущей Ты подумай, Я и так погубил одну. Больные верят в розы майские, И нежны сказки нищеты. Заснув в тюрьме, виденья райские Наверняка увидишь ты. Но нет тревожней и заброшенной — Печали посреди шелков, И я принцессе на горошине Всю кровь мою отдать готов. — «Хочешь, горбун, поменяться Своею судьбой с моей, Хочешь шутить и смеяться, Быть вольной птицей морей?» — Он подозрительным взглядом Смерил меня всего: — «Уходи, не стой со мной рядом, Не хочу от тебя ничего!» — У муки столько струн на лютне, У счастья нету ни одной, Взлетевший в небо бесприютней, Чем опустившийся на дно. И Заклинающий проказу, Сказавший деве — талифа!.. … Ему дороже нищий Лазарь Великолепного волхва. Ведь я не грешник, о Боже, Не святотатец, не вор, И я верю, верю, за что же Тебя не видит мой взор? Ах, я не живу в пустыне, Я молод, весел, пою, И Ты, я знаю, отринешь Бедную душу мою! В мой самый лучший, светлый день, В тот день Христова Воскресенья, Мне вдруг примнилось искупленье, Какого я искал везде. Мне вдруг почудилось, что, нем, Изранен, наг, лежу я в чаще, И стал я плакать надо всем Слезами радости кипящей. Ни шороха полночных далей, Ни песен, что певала мать, Мы никогда не понимали Того, что стоило понять. И, символ горнего величья, Как некий благостный завет, Высокое косноязычье Тебе даруется, поэт. Сквозь дождем забрызганные стекла Мир мне кажется рябым; Я гляжу: ничто в нем не поблекло И не сделалось чужим. Только зелень стала чуть зловещей, Словно пролит купорос, Но зато рисуется в ней резче Круглый куст кровавых роз. Капли в лужах плещутся размерней И бормочут свой псалом, Как монашенки в часы вечерни Торопливым голоском. Слава, слава небу в тучах черных! То — река весною, где Вместо рыб стволы деревьев горных В мутной мечутся воде. В гиблых омутах волшебных мельниц Ржанье бешеных коней, И душе, несчастнейшей из пленниц, Так и легче и вольней. Как этот ветер грузен, не крылат! С надтреснутою дыней схож закат. И хочется подталкивать слегка Катящиеся вяло облака. В такие медленные вечера Коней карьером гонят кучера, Сильней веслом рвут воду рыбаки, Ожесточенней рубят лесники Огромные, кудрявые дубы… А те, кому доверены судьбы Вселенского движения и в ком Всех ритмов бывших и небывших дом, Слагают окрыленные стихи, Расковывая косный сон стихий. |
