Утро было под стать ночи. По небу словно мазнули серым, и жизнь понемногу вернулась в мертвый город. Том проморгался: в глаза словно насыпали песка; безуспешно потряс пустой пачкой сигарет и, махнув на это, пошел в душ. Его ждал долгий неприятный разговор с начальником.

Увидев его, шеф скривился и бросил в его сторону глянцевый журнал:

- Читай.

Том еле нашел статью. Буквы прыгали перед глазами, уставший мозг не сразу принимал информацию, приходилось раз за разом возвращаться к колким словам. Что ж, из Билла получился отличный журналист, лучше, чем он сам. Парень методично, по порядку выложил все огрехи его заведения, раскатав при этом самого Тома в тонкое тесто. Нашел все слабые точки, и не просто надавил, нет, ударил со всей силы.

Ситуация была плохой, очень плохой. Дочитав до точки, Каулитц растерянно поднял взгляд на шефа. Тот сидел с каменным лицом и курил, не глядя на него.

- Мне очень жаль, - сказал он просто чтобы заполнить повисшую пустоту.

У начальника дернулась губа, как если бы он был собакой, готовой атаковать. Том представил, как тот подскакивает и вцепляется ему в горло, рвет в клочья, как упругими струями хлещет кровь. Мужчина же лишь нервно затушил сигарету в пепельнице, провел по короткому ежику волос ладонью и выдохнул:

- Зачем я сюда полез?

Тому хотелось задать другие вопросы. Например, зачем ты покупал заветренное мясо? Зачем ты брал поникшую петрушку? Зачем тащил сюда рыбу, несколько раз замороженную и размороженную? Зачем ты мне задаешь этот вопрос, в конце концов?!

Дальше шеф говорил что-то, сокрушался о проваленном деле, разводил демагогию насчет продажных журналистов, от чего у Тома всё ещё раз перевернулось внутри, и его едва не стошнило. Он пришел в себя лишь в конце длиннющего монолога:

- … и, даже если я дам тебе прекрасную характеристику, думаю, никто тебя не возьмет. Это дерьмо, - он помахал журналом перед носом Каулитца, - разбрасывают всюду. Каждый ресторатор этого сраного города уже видел, что этот ублюдок написал о тебе. Так что, парень, лучше бы тебе поискать другую профессию. Или другой город.

Или другую жизнь.

Том шел по улице, и ему казалось, что его узнают в лицо. Хотелось спрятаться, крикнуть случайно взглянувшему прохожему, что нечего пялиться, он не сделал ничего такого, чтобы его так опустили!

Он едва не споткнулся о тротуарную плитку, увидев черного кота, сидящего у еще закрытого бара. Кот был толстый, холеный. Он облизывал лапу с растопыренной пятерней и старательно тер себя за ухом. Животное выглядело таким довольным, что Том испытал иррациональное желание его пнуть.

Умывшись, котяра потянулся и неторопливо пересек путь Каулитца.

- Да ну вас всех на фиг, вместе с вашими приметами, - процедил сквозь зубы Том и продолжил путь. Всё самое мерзкое с ним всё равно уже приключилось.

Старой приятельницей вернулась бессонница. Она вольготно расположилась дома у Тома, отвлекая его ото сна, не давая отдохнуть. Парень снова погрузился в подзабытое уже состояние, когда мог всю ночь пялиться в потолок, или ворочаться с боку на бок, пытаясь устроиться удобнее и забыться, наконец, сном.

Он был совершенно опустошен, но одной лишь мысли о Билле хватало, чтобы загореться, как спичке. Это было почти физически больно – думать о том, что всё происходящее было ради мести, и только ради нее. Что вся его любовь, все его эмоции строились на одном лишь желании ударить посильнее. Это совершенно сносило крышу, и теперь Том понимал, что он, наверное, совершенно не знал этого парня. Он выстроил для себя образ идеального человека и нацепил его на Билла. Но Билл оказался обычной тварью, таким же, как и многие другие. Он кормил его ложью, и Том послушно ел, не проверяя, что ему дают.

Понемногу жизнь потекла в привычном направлении. Том запретил себе думать о Билле, и почти справлялся с этим. Днем он бегал по собеседованиям – безуспешно, надо сказать – а по вечерам либо гулял, либо смотрел сериалы. В основном смотрел сериалы, потому что погода наступила мрачная, неприветливая, выглядывать на улицу не было никакого желания.

Несколько раз к нему наведывался Георг, и они напивались. Точнее, напивался Листинг, Том же пил и не пьянел. Он лишь еще больше закрывался в себе, хмурясь всё сильнее и всё меньше отвечая на болтовню Георга. Тот залечивал, что время – лучший доктор, и что однажды все будет хорошо. Болтал эту невыносимую чушь, пока Каулитц не взорвался:

- У меня уже было всё хорошо! Лучше не бывает! Была черная полоса, была белая полоса, а сейчас жопа! Помнишь, как меня плющило весь прошлый год? Нам еще казалось, что это дно?! Так вот, сейчас снизу постучались. – И он рассмеялся тем невеселым смехом, что бывает только у людей, полностью разочарованных во всем.

Том не был уверен в том, что Георг его понял, но, по крайней мере, он перестал таскаться к нему с бухлом. Иногда он просто забегал, покурить и, видимо, проверить, не сдох ли парень от тоски.

Однажды, когда пошел первый снег, крупными хлопьями ложась всюду, на здания, под ноги, людям на шапки, Том вдруг наткнулся на шкатулку, то ли забытую Биллом, то ли оставленную намеренно. Открыв ее, он добрых полчаса совершенно бездумно пялился на танцующую балерину, и на душе у него было неспокойно, всё будто пело в такт механизму. Перед глазами вставали картинки их с Биллом жизни, и страшно перехватывало дыхание.

Так продолжаться просто не могло.

3.

Это был такой удар под дых! Билл чувствовал это физически – как из легких словно выбили воздух, как перед глазами заскакали черные мушки. Он беспомощно смотрел на Тома и не понимал, за что он с ним так. Он так надеялся, что Том скажет, что это всё шутка, что это не он подставил его. Но он не сказал. Билл чувствовал себя как в дурном сне, только открыть глаза всё не получалось.

Он влюбился в Тома сразу, едва тот влетел в кафе, смешно распластавшись на пороге и что-то недовольно бубня. Влюбился так, что аж руки задрожали. Он так нервничал, что разлил кофе по всему столу. Ужасно неудобно! Хотелось провалиться под землю.