— Обедать не идешь, товарищ? — приветливо спросил он Бартоша; тот промолчал в ответ. После неловкой паузы Мизина пригладил ладонью седину на висках. — Ну, в таком случае — приятного аппетита…
Они подождали, пока за ним закроется дверь. Бартош теперь молчал, склонившись над столом, словно совсем перестал обращать внимание на задумавшегося Бриха. Отточенным цветным карандашом отмечал что-то в длинном списке имен, ставя против них кружочки, галочки, знаки вопроса, некоторые замыкая в скобки. Порядок должен быть! Его небольшая голова почти исчезла в сером облаке дыма. Слишком много курю, недовольно подумал он и быстро погасил сигарету о край пепельницы.
— Что это вы делаете? — спросил Брих, помолчав.
— Ничего особенного, — пробормотал Бартош. — Список добровольцев на шахты. После обеда я должен сообщить состав бригады. Дьявольская работа — все ноги оттоптал, мотаясь, — господам здорово не хочется поднять зад из кресла. Но все уже в порядке. — Он заметил, что Брих собирается сказать что-то, и предупредил его резким взмахом руки: — Послушайте, я знаю, что вам сейчас, вероятно, пришло в голову. Я вам рассказал вовсе не для этого. Пожалуйста, без всяких демонстраций. — Он коротко усмехнулся: — До Февраля субботники называли пропагандистским маскарадом коммунистов; держу пари — вы тоже так думали. Ладно, но теперь дело в угле, а не в метаморфозах интеллигентов. Впрочем, мне известно одно дело, которое сейчас принесло бы гораздо больше пользы для всех, — добавил он и умолк.
— Мне тоже! — воскликнул Брих после короткой паузы. — Вы думаете, мне можно теперь, после всего?.. Я должен прийти в себя, Бартош, я…
— Вот это правильно! Вы спрашиваете — можно ли. По-моему, не можно, а должно! Там, наверное, начнется ваш настоящий путь. Но это ваше дело, я вам давно сказал.
Он без всякого волнения посмотрел в лицо Бриха и остался доволен. Ему показалось, что легкий румянец окрасил щеки Бриха; он заметил беспокойство молодого человека — многообещающее беспокойство. Брих тоже улыбнулся и облегченно вздохнул.
— Я не лентяй и не трус, Бартош! — смело сказал он, решительно стукнув по столу. — Я докажу вам это, недоверчивый вы и хладнокровный человек…
Так сидели они друг против друга, и по лицам их пробегали легкие улыбки; вдруг Бартош, вспомнив о чем-то, нахмурился и прежде, чем Брих опомнился, кинул ему через стол, прямо под нос, белый конверт. Брих растерянно повертел его в руках — он узнал этот конверт! Ведь он сам писал на нем адрес Бартоша — и теперь с волнением вынул свое письмо с двумя потрепанными копиями листовки.
— Значит, вы получили это? — стыдясь, выдавил он.
— С каких это пор почта не доставляет писем? Сегодня утром пришло! Болтовня! Оно ничуть меня не растрогало. Берите, берите, доктор! Я не хочу засорять мозги всякими благоглупостями. Прочитайте — интересно, какого вы сегодня об этом мнения.
И он прищуренными глазами смотрел, как Брих рвет письмо, рвет на мелкие кусочки и бросает в корзину.
— Только такого, Бартош.
— Эффектно, — ничуть не тронутый, оценил Бартош. — Бумагу-то всегда можно порвать. Но все это только начало. Ничего особенного не произошло…
— Знаю!
Бартош поднялся, сунул вечное перо в карман. Привел все в порядок на столе, высыпал в корзину окурки из переполненной пепельницы, полил чахлый цветок теплой водой из банки, потом довольно усмехнулся и сказал Бриху, пристально следящему за ним:
— Ну, пошли, пошли! Опять я много курил и забыл вовремя пообедать. Если у меня взбунтуется желудок, вы будете виноваты. Пошевеливайтесь, доктор, а то в столовке съедят всю лапшу с маком!
В тот же вечер беспорядочная, отрывочная запись в тетради номер тридцать семь была завершена несколькими краткими фразами: «Не хочу забегать вперед, но думаю, этот свихнувшийся интеллигент возьмется за ум. Станьте гражданином, сказал я ему. Кто знает — понял ли он вообще… И что мне взбрело в голову? Какую роль во всем этом деле играл я, который и себе-то не умеет дать толковый совет? Сложная штука этот человек!»
Бартош еще подумал, недовольный тем, что ничего больше не приходило в голову. Что дальше? Дальше — будущее. Ничто не кончается. Захлопнув тетрадь, бросил ее на дно ящика, к тридцати шести предыдущим, с предчувствием, что вряд ли когда-нибудь откроет его.
Конец дурацкой бухгалтерии! Конец навсегда!
9
Примерно через неделю, ясным майским утром, Брих без колебаний постучал в дверь двумя этажами ниже — в кабинет заведующего экспортным отделом компании. Он предупредил о себе по телефону, и ждать ему не пришлось.
— Войдите!
Брих открыл дверь и решительно переступил порог. Из-за стола поднялся молодой еще человек спортивного склада, рукава его клетчатой рубашки были засучены. Он пошел навстречу Бриху, рассматривая его серыми глазами. Протянул руку для пожатия, показал на пустой стул около стола. Несмотря на несколько усталый вид, движения его отличались живостью.
Дверь бесшумно захлопнулась, и в кабинете завязался серьезный разговор.
Но это уже относится к другой, лучшей главе в жизни Бриха.
Часть пятая
ПУТИ-ДОРОГИ
1
Прошло жаркое лето. Над городом склонилась ласковая осень; во второй половине сентября деревья покорно платили дань желтеющей земле помятыми медяками листьев; холодными утрами вяло пробивалось сквозь молочные туманы слабеющее солнце.
В один такой день Патера сидел на лавочке солнечной набережной; сумку с завтраком и термосом он положил рядом. Сидел, думал. Мимо, под деревьями, одетыми багрянцем, женщины катили коляски; Патера смотрел на них, не выпуская сигареты из губ, и думал о Власте.
Вчера он застал ее тихонько плачущей. Плакала она уже не в первый раз, он знал, но от этого страдания его не уменьшались. Что ей сказать? Сколько раз он спрашивал себя об этом. Рассказать все? Поймет ли она, как долго он собирался с духом, сколько ночей провел без сна, борясь с желанием ее разбудить? Казалось, все уснуло в летнем зное. Но не в нем! Там, внутри, ныла рана, хотя Полак, кажется, отказался от своего замысла. Нет, это невозможно забыть!
Впрочем, в начале сентября Полак снова дал о себе знать, и все продолжалось с нарастающей стремительностью.
Поверил бы Патера когда-нибудь, что между ним и Властой ни с того, ни с сего могут вспыхивать злые, унизительные ссоры? Откуда они? И даже ревность…
Власта — и ревность! Смешно! И все же: она ревновала его к ночным шатаниям, после которых он возвращался с растревоженной душой, избитый, замкнувшийся в себе, а то и пьяный.
С женской проницательностью она что-то чуяла — и не знала, как помочь. Умолкала, когда он ни с того, ни с сего взрывался необузданным, бурным гневом, орал на всех, а потом уходил, пристыженный, бормоча извинения. Сколько раз с терпеливой нежностью пыталась она проникнуть ему в душу — и не могла. Какие туманы наслоились между ними? Какой клин вбит между ним и ею, между ним и… партией? Да моя ли она еще, партия? — вновь и вновь задавался вопросом Патера.
Кто это — партия?
Полак? Что ему от меня надо?
Что сказать Власте? Поймет ли, сколько страшных разговоров, кружащихся бессильно вокруг одной точки, пришлось ему перенести, как глубоко он опустился? Сколько раз уже вроде успокаивался, уже соглашался, принимал предложение, доказывая себе, что этого требует партия. Сколько раз, осаждаемый красноречием того человека, признавал «разумность» его доводов — чтобы в последнюю минуту что-то в нем вскрикнуло: нет! Сколько угроз, поначалу завуалированных, а там и откровенно грубых, сколько яростных атак на его мозг! Какой крестный путь… Сколько раз один, без помощи, искал затерянные дороги — а они всегда уходили в песок, во тьму, без надежды на успех!
Как дальше?
Нет пути дальше!
