Именины владыки Сергия Ларина и Сережи Голу6цова. В доме у Лариных. 8.10.1966 г.

Из ярких воспоминаний о тарасовских прихожанах остаётся Вадим Тарасов (ныне покойный), тоже «часовой любви» и тоже с мешком (рюкзаком) у ног. Он много фотографировал батюшку, но тогда как-то не было принято просить подарить фотографию. Теперь многие его фотографии о. Александра попали в книги, но есть лучшая (уже одна из поздних) — это фотопортрет. Он висит во многих домах, у меня тоже, но самый большой и прекрасно оформленный — у моей крестницы Лены и её мужа Олега. Когда прихожу, сажусь под ним, в то же кресло, в которое любил садиться о. Александр. И батюшка незримо входит в комнату, освещая всех своей улыбкой.

1979 г. Фото Вадима Тарасова

Узнав, что Ахматова жива и Пастернак жив, я упросила свою тётю, сестру мамы Веру Дмитриевну Кузьмину, которая только что защитила докторскую по литературе, показать мне «живых классиков». Она согласилась, и мы с ней вдвоём ездили в санаторий «Болшево» к Ахматовой и в Переделкино, где жил Пастернак.

Вера Дмитриевна Кузьмина

Когда мы пришли в санаторий, Ахматова сидела в большом кресле на веранде. С гладкой причёской, строгая, неприступная. Вера Дмитриевна подошла к ней, говорила недолго о чём-то, а потом махнула мне рукой, чтобы я подошла. Я подошла и поклонилась, как иконе, в пояс. Еле заметная улыбка скользнула по губам Анны Андреевны. Потом она царственно повернула голову и прикрыла глаза. Мы отошли.

Б. Л. Пастернак, А. А. Ахматова

А к Пастернаку нас вообще не пустили. Он был очень болен. Зато я знаю роман его жизни, как свою жизнь. И если у меня что-то в любви было необыкновенное, я всегда перед о. Александром как бы оправдывалась: «А вот у Бориса Леонидовича…» На что он с юмором говорил: «Что можно кесарю, нельзя слесарю…»

Храм «Всех скорбящих Радости» на Ордынке

Нина и Вера Фортунатовы с тётей Верой Дмитриевной Кузьминой. Болшево. 1961 г. Поход в санаторий «Болшево» к Ахматовой

Батюшка интересно рассказывал нам о поэтах Серебряного века, много читал наизусть и прямо заразил нас Ахматовой, Гумилёвым. Стихи из «Доктора Живаго» Пастернака мы переписывали и учили наизусть.

В тарасовское время батюшка научил меня принимать смерть. В декабре 1964 г. умер мой дед Дмитрий Дмитриевич Кузьмин. Я очень убивалась, но о. Александр не велел плакать, успокоил, сказав, что он в хорошем месте.

В декабре 1968-го умерла тётя, Вера Дмитриевна Кузьмина, которую мы просто обожали; она сыграла большую роль в нашем художественном воспитании: все походы в театры, на концерты и литературные вечера, всё это — с нашей тётей Верой. А в январе 1969-го на моих руках умирает бабушка Надежда Александровна…

После двух похорон самых близких, родных людей еду в Тарасовку в полуобморочном состоянии. Когда-то владыка Антоний сказал плачущему по умершему: «Не мешайте своими слезами его радости». И человек успокоился. А мне о. Александр сказал по-другому: «Ниночка, не плачь, у них звёздный путь… Звёздный путь». И я поняла. Ничего не нужно было объяснять. Я поняла, что надо жить дальше, отдавая своё сердце, свою любовь, свою жизнь, а потом у нас будет свой звёздный путь.

Выбор специальности для меня был определён моей тётей Клавдией Андреевной Фортунатовой, преподававшей в училище при Московской консерватории вокал. Дело в том, что моя первая учительница фортепиано в музыкальной школе и друг всей жизни Мария Васильевна Волкова-Ленская (в 1999-м её не стало) мечтала видеть меня пианисткой, а я боялась сцены, каждый выход требовал от меня большого мужества, не говоря уже об отчётных концертах, которые проходили в Малом зале Консерватории. Однажды после исполнения в Малом зале «Грёз» Листа я упала в обморок за кулисами, прямо на руки Марии Васильевны.

Нина и Вера Фортунатовы с тётей Верой Дмитриевной Кузьминой. Болшево. 1961 г. Поход в санаторий «Болшево» к Ахматовой

Мария Васильевна Волкова-Ленская

И вот приезжает как-то Клавдия Андреевна к нам и говорит: «Ничего, Нинок, ты у нас будешь теоретиком». И повезла меня к Дмитрию Александровичу Блюму. Разумеется, познакомившись с Блюмом, я уже никем не хотела быть, а только теоретиком. Блюм затмил в моём сознании всех: знать музыку, как он, уметь слышать, уметь всё это рассказать и объяснить другому — это казалось чудом. Ко всему прочему, внешне Блюм напоминал мне Баха.

Дмитрий Александрович Блюм

о. Александр очень радовался тому, что я попала в руки этого великого педагога. Оказалось, что они с Блюмом знакомы, встречаются в доме архиепископа Сергия Ларина. Моему удивлению и радости не было предела. Так ещё за два года до поступления в училище я узнала, что Дмитрий Александрович — свой и с ним ничего не будет страшно, даже эта непонятная и трудная теория музыки. Дмитрий Александрович никогда не спрашивал, почему, например, в Страстной четверг я опоздала на занятия и почему в Великую пятницу мне надо уйти пораньше. Мы никогда не говорили о чём-то, связанном с церковной жизнью, но понимали друг друга с полуслова.

А когда я начала петь в церковном хоре в храме, Клавдия Андреевна и Дмитрий Александрович как бы невзначай дарили мне старые церковные ноты и пожелтевшие книжки о церковном пении и уставе. В то время такую литературу купить было нельзя.

Кроме педагогов по музыке на формирование моей души большое влияние оказали любимая мною учительница по русскому языку и литературе Розалия Николаевна Седых (в замужестве Горбусенко) и учитель рисования Сергей Семёнович Рубцов. Розалия Николаевна воспитывала нас на стихах, на великой литературе, была нам самой лучшей подругой, которой мы доверяли свои тайны. А Сергей Семёнович учил нас понимать и любить природу, видеть её краски, её красоту. Мы часами наблюдали, как он пишет свои дивные пейзажи. И до сих пор меня с ними соединяют самая нежная любовь и задушевная дружба.

Директор училища Лариса Леонидовна Артынова делала вид, будто не знает, что я пою в храме на Арбате, недалеко от училища. И это в то время, когда мою сестру Веру исключают из музыкальной школы за ношение крестика… Я чувствовала, что Лариса Леонидовна всё знает про меня, и при встрече с ней вжималась в стенку, боясь замечания или чего похуже. А она смотрела мне в глаза и проникновенно говорила: «Как дела, детка? Хорошо? Ну, иди с Богом!» Эти её слова поражали неожиданностью и снимали моё напряжение. Когда я отказалась вступать в комсомол, Лариса Леонидовна не вызвала меня, не стала «прорабатывать», оставила в покое.

Л. Л. Артынова даёт диплом Нине Фортунатовой

Клавдии Андреевны, Дмитрия Александровича и Ларисы Леонидовны уже нет в живых. Вечная им память!