Пока он торговал таким-образом разные дорогие вещи, не заботясь о том, найдется ли, чем за них заплатить, обедня кончилась и правоверные толпой вышли из церкви. Король и королева шли вместе и, избрав кратчайшую дорогу ко дворцу, переходили через торговую площадь[655]. Следовавшая за ними свита и народ, расступавшийся перед ними, возвестили Левдасту их приближение; но это его не смутило и он продолжал разговаривать с купцами под деревянным навесом, окружавшим площадь и служившим как бы сенами для разных лавок[656]. Хотя Фредегонда не имела никакого повода ожидать тут с ним встречи, однако с первого взгляда быстрого, как у хищной птицы, она отличила своего врага в толпе покупающих и гуляющих. Она прошла мимо, чтоб не запугать человека, которого хотела схватить наверное, но лишь-только ступила на порог дворца, как послала нескольких человек из своих слуг, храбрых и ловких, с приказанием подстеречь Левдаста, схватить его живого и привести к ней связанного[657].

Чтобы подойти к нему, не внушая никакого опасения, слуги королевы сложили свое оружие, мечи и щиты, за одним из столбов навеса; потом, условившись в действии, подошли к Левдасту таким образом, что бегство и сопротивление были для него невозможны[658]. Но план этот был дурно исполнен, и один из них, от излишнего нетерпения, бросился на Левдаста прежде, нежели другие приблизились на столько, чтоб окружить его и обезоружить. Бывший турский граф, угадывая угрожавшую ему опасность, ображил меч и ударил им напавшего на него человека. Товарищи сего последнего отступили на несколько шагов и, сбегав за оружием, снова приступили к Левдасту, вооружившись щитами и мечами; раздраженные его сопротивлением, они решились не щадить его жизни[659]. Окруженный со всех сторон, Левдаст получил в этой неравной борьбе удар мечем в голову, сорвавший волосы и кожу с бòльшей части черепа, но не смотря на рану, ему удалось оттеснить бывших перед ним неприятелей; он убежал, облитый кровью, к мосту, в надежде уйти из города южными воротами[660].

Мост этот был деревянный и его разрушенное состояние показывало или слабость городских властей, или грабительство и лихоимство чиновников королевской казны. В нем были места, где доски, сгнившая от ветхости, образовали отверстия между перекладинами и заставляли прохожих ходить с осторожностью. Теснимый по пятам в своем бегстве и принужденный перебежать через мост во всю прыть, Левдаст не имел времени разбирать дорогу: одна нога его, попав между двумя дурно сплоченными бревнами, завязла в них так, что он упал навзничь и переломил себе ногу[661]. Воспользовавшись этим случаем, гнавшиеся за Левдастом схватили его, связали ему руки за спину, и так как не могли представить его в таком положении королеве, то взвалили на лошадь и повезли в городскую тюрьму, в ожидании новых повелений[662].

Приказания даны были самим королем, который, от нетерпения примириться с Фредегондой, думал угодить ей чем нибудь, чтò было бы ей вполне приятно. Не питая ни малейшей жалости к несчастному, чьи дерзновенные мечты и безрассудную отвагу поддерживали собственные его обещания, милости и прощения, он стал придумывать, к какому роду смерти приговорить Левдаста, соображая в уме своем выгоды и недостатки разного рода казней, желая угадать, которая из них в состоянии лучше удовлетворить мщению королевы. После зрелых размышлений, обдуманных с жестоким хладнокровием, Гильперик нашел, что пленник, так опасно раненный и обессиленный потерей крови, не может выдержать даже слабых мучений и потому решился приказать его вылечить, чтобы дать ему возможность до конца перенести все истязания медленной казни[663].

Вверенный заботливости самых искусных врачей, Левдаст был переведен из своей нездоровой тюрьмы за город, в одно из королевских поместий, дабы чистый воздух и приятность местоположения ускорили его выздоровление. Его уверили, может-быть, по тонкости варварских предосторожностей, что такое кроткое с ним обхождение было знàком милосердия, и что он будет освобожден по выздоровлении; но все было бесполезно: антонов агонь обнаружился в его ранах и он впал в безнадежное состояние[664]. Когда это известие дошло до королевы, она не могла решиться предоставить своего врага спокойной смерти, и пока оставалась в нем еще искра жизни, приказала ускорить конец его необыкновенной казнью, которую, по-видимому, имела наслаждение сама придумать. Умирающий совлечен был с одра болезни и вытащен на мостовую, где под затылок ему подложили толстую железную полосу, а человек, вооруженный другой такой же полосой, ударял его по горлу, и повторял удары свои до тех пор, пока тот не испустил последнего вздоха[665].

Так прекратилось исполненное превратностей существование этого выскочки VI века, сына галло-римского раба, вознесенного королевской милостью до сана равнявшего его вождям завоевателям Галлии. Если имя Левдаста, едва упоминаемое в самых многотомных историях Франции, не заслуживает личного внимания, то его жизнь, тесно связанная с существованием многих знаменитых лиц, представляет один из самых характеристичных эпизодов общей жизни того века. Задачи, разделявшие мнения ученых, разрешаются, так сказать, сами собой фактами этой любопытной истории. До каких степеней мог достигнуть под франкским владычеством Галл, и притом человек рабского состояния? Как управлялись тогда епископальные города, под двойной властью своего епископа и своего графа? Какие были взаимные отношения этих двух властей, естественно враждебных или по-крайней-мере соперничествовавших между собою? Вот вопросы, на которые простой ответ виден в рассказе о приключениях сына Леокадия.

Другие спорные исторические вопросы, как мне кажется поставлены предшествовавшими рассказами также вне всякого основательного прения. Хотя наполненные подробностями, относящимися до характеристики отдельных личностей, однако рассказы эти имеют одно общее значение, которое легко определить. История епископа Претекстата есть картина галло-франкского собора; повествование о молодом Меровиге очерчивает жизнь изгнанника и внутренность религиозных убежищ; рассказ о Галесвинте изображает супружескую жизнь и домашние нравы во дворцах меровингских; наконец рассказ об умерщвлении Сигберта представляет начало продолжительной народной вражды между Австразией и Нейстрией. Может быть, эти разные точки воззрения на людей и жизнь VI века, вытекая сама собой из простого повествования, будут через то самое гораздо яснее и определительнее для читателя. Говорили, что цель историка повествовать, а не доказывать. Я не разделяю вполне этого мнения а полагаю, что в истории наилучший род доказательства, более всего способный убедить не оставляя сомнений, заключается в полном повествовании, которое исчерпывая тексты, собирает все отдельные подробности, малейшие указания на факты и характеры, из всего этого воспроизводит одно целое, одушевляя его сочетанием науки и искусства.

Фредегонда также имела свою долю в завоеваниях нейстрийского короля; несколько аквитанских городов, кажется, было предоставлено ей в пользование, то-есть на праве взимания с них всех тех податей, которые следовали казне деньгами и натурой[666]. Желая как можно скорее увеличить эти доходы, добытые военным счастием, которые тоже счастие могло у нее похитить, она внушила королю Гильперику мысль составить, для расширившегося его королевства, новое положение о распределении и окладе поземельных налогов. — Поземельная подать, учрежденная в Галлии римским правительством, взималась в VI веке еще по окладным росписям, составленным по образцу древних императорских росписей. Ее платили только галло-римские владельцы, а свободные лица германского племени были от нее изъяты, по родовому обычаю и в следствие упорного сопротивления, пред которым оказывались бессильными все покушения насильства или хитрости чиновников казначейства[667].