Спустя несколько месяцев, когда, по ее мнению, настала пора приступить ко второй попытке, собравшись со всеми силами своего злобного духа, она велела изготовить по своему указанию, особого рода кинжалы. То были длинные ножи с ножнами, видом подобные тем, которые Франки обыкновенно носили за поясом, но с лезвием, покрытым на всю длину насечкой и изображениями. Украшение это, по видимому невинное, имело истинно дьявольское назначение: оно служило для того, чтобы железо могло быть глубже напоено отравой, и чтобы ядовитое зелье, не стираясь с гладкой поверхности, проникло в самую резьбу[300]. Два такие ножа, натертые тонким ядом, были даны королевой двум молодым клеркам, преданности которых не охладила печальная судьба их товарища. — Они получили приказание отправиться переодетыми в нищих в местопребывание короля Гильдеберта, стеречь его в прогулках, и когда представится случай, то подойти к нему вдвоем, прося подаяния, поразить его вместе ножами: «Возьмите эти кинжалы, сказала им Фредегонда, и ступайте скорее, чтоб увидела я наконец Брунегильду, которая кичится теперь этим ребенком, без всякой власти после его смерти и в унижении предо мною. Если за ребенком так бережно смотрят, что нельзя подойти к нему, тогда убейте его злодейку; если сами погибнете в этом деле, то я облаготворю родителей ваших, осыплю их дарами и вознесу на первую степень в королевстве. Не бойтесь же ничего и не щадите живота своего[301]».
При этих словах, которые ясно не обещали впереди ничего, кроме верной погибели, на лицах молодых клерков обнаружились признаки смущения и нерешительности. Фредегонда это заметила и тотчас велела принести питье, с величайшим искусством составленное ею для воспламенения духа и угождения вкусу. Юноши осушили каждый по кубку этого напитка, и действие его не замедлило обнаружиться в их взоре и осанке[302]. Тогда, довольная этим опытом, королева сказала: «Когда наступит день исполнения моих приказаний, то я хочу, чтобы перед началом дела вы опять выпили этой влаги, для укрепления и бодрости». Оба клерка отправились в Австразию, снабженные своими отравленными ножами и стклянкой с драгоценным зельем; но молодой король и его мать были окружены верной стражей. Посланные Фредегонды, по прибытии своем, были схвачены как люди подозрительные и на этот раз им не было пощады: оба погибли в истязаниях[303].
Это происходило в последних месяцах 585 года; в начале следующего года, королева Фредегонда, наскучив, может-быть, своим уединением, переехала из Валь-де-Рейль на несколько дней в Руан. Таким-образом ей не однажды, в общественных собраниях и церемониях, довелось быть в присутствии епископа, возвращение которого было как-бы посмеянием ее могуществу. Судя по тому, сколько был ей известен по опыту характер этого человека, она ожидала, что найдет в нем по-крайней-мере робость, уничижение и трепетный вид изгнанника, прощенного только наружно из одной терпимости. Но Претекстат, вместо того чтобы показывать ей то почтительное внимание, которого она еще более требовала с тех пор, как чувствовала себя низведенной с прежнего сана, явился по видимому надменным и горделивым. Душа его, прежде мягкая и чуждая мужества, как-будто закалилась в страданиях и горе[304].
При одной встрече, происшедшей между королевой и епископом во время гражданских или духовных торжеств, она, не обуздав своей ненависти и досады, сказала довольно громко, так, что слышали все присутствовавшие: «Этот человек должен бы знать, что для него снова может возвратиться время ссылки[305]». Претекстат не проронил этих слов и, презирая гнев своей страшной неприятельницы, отвечал ей в лицо: «Как в ссылке, так и вне оной я не переставал быть епископом, есмь и всегда буду; но ты, можешь ли ты сказать, что всегда будешь пользоваться королевской властью? Из далекого изгнания, если бы я и вернулся туда, Бог призовет меня в царство небесное, а ты, из твоего земного царства, будешь низвергнута в адские бездны. Пора бы тебе оставить ныне все твои безумства и злодеяния, отказаться от чванства, которое тобой так овладело и идти по лучшей дороге, дабы заслужить жизнь вечную и взрастить ребенка, рожденного тобою[306]». Эта речь, в которой самая ирония соединялась с величавой важностью духовного увещания, возбудила в душе Фредегонды весь пыл ее злобы; но, не обнаружив своего гнева словами и не выказав всенародно своего стыда и злобы, она вышла, не сказав ни слова и удалилась, глотая обиду, готовить мщение в тиши своего жилища[307].
Мелантий, давнишний любимец и клиент королевы, в-продолжении семи лет несправедливо занимавший епископский престол, прибыл к ней тотчас по приезде ее из рейльского поместья и с того времени не покидал ее[308]. Ему первому доверила она свои злобные намерения.
Этот человек, которого так одолевало сожаление об утраченном епископском сане, что для получения его вновь он готов был на все решиться, не поколебался сделаться участником предприятия, чрез которое мог достигнуть цели своих желаний. Семь лет его епископства прошли не без влияния на личный состав духовенства епископской церкви. Многие из чинов, пожалованных в-продолжение этого времени, считали себя созданиями Мелантия и с неудовольствием увидели епископа, которому ничем не были обязаны и от которого не ждали больших милостей.
Претекстат, простой и доверчивый, не беспокоился, встретив, по возвращении своем, новые лица в епископском дворце; он не подумал о положении тех, кого подобная перемена могла встревожить, и, будучи ласков со всеми, не подозревал, чтобы кто либо его ненавидел. Однако, не смотря на сильную и искреннюю любовь к нему руанского народа, большая часть членов духовенства не очень была к нему привязана. Некоторые, особенно в высших званиях, чувствовали к нему совершенное отвращение. Один из архидиаконов или епископских викариев, по преданности ли интересам Мелантия, или потому-что сам надеялся достигнуть епископского сана, питал это чувство в высшей степени. Каковы бы ни были побудительные причины такой смертельной ненависти его к своему епископу, однако Фредегонда и Мелантий признали невозможным обойтись без него и приняли в участники своего заговора. Архидиакон имел с ними совещания, в которых рассуждали о средствах к исполнению плана. Было решено отыскать между рабами, принадлежавшими к руанским церковным имениям, человека которого можно бы сманить обещаниями отпустить на волю с женой и детьми. Нашелся один, кого так увлекла надежда на свободу, не смотря на всю ее неверность, что он готов был совершить двойное преступление убийства и святотатства. Этот несчастный получил в виде поощрения двести золотых монет, сто от королевы Фредегонды, пятьдесят от Мелантия, а остальные от архидиакона; приняты были все меры и убийство назначено было в следующее воскресенье, приходившееся на 24-е февраля (в 586 году)[309].
В этот день руанский епископ, выхода которого убийца ждал с солнечного восхода, рано отправился в церковь. Он сел на обыкновенное свое место, в нескольких шагах от главного престола, на отдельных креслах, перед которыми поставлен был налой. Остальное духовенство разместилось на скамьях, поставленных вокруг клироса, и епископ запел, по обычаю, первый стих заутрени[310]. В то время, когда песнопение, подхваченное певчими, продолжалось хором, Претекстат стал на колени, опершись руками и наклонив голову на стоявший перед ним налой. Это положение, в котором он долго оставался, доставило убийце, пробравшемуся сзади его, случай, которого он искал с рассвета. Пользуясь тем, что епископ, простершийся для молитвы не видал ничего, чтò происходило вокруг, он незаметно приблизился к Претекстату на длину руки и, выхватив нож, висевший на поясе, вонзил его ему под мышцу. Претекстат, почувствовав рану, вскрикнул, но по недоброжелательству или из трусости, никто из бывших тут церковников не поспешил к нему на помощь и убийца имел время убежать[311]. Оставленный таким образом старец сам поднялся и, закрыв обеими руками рану, дотащился до престола и имел еще довольно силы взойти на ступени. Взойдя, он протянул обе руки, наполненные кровью, за сосудом, висевшим на цепях над престолом и заключавшем евхаристию, назначенную для причащения умирающих. Он взял частицу святого хлеба и приобщился; потом, возблагодарив Бога за то, что Он сподобил его приобщиться святых тайн, упал в изнеможении на руки верных слуг и был перенесен ими в свои покои[312].
