Пригласительные повестки, разосланные ко всем епископам гильперикова королевства, сзывали их в Париж в последних числах весны 577 года. Со смертью Сигберта, нейстрийский король считал тот город своей собственностью и на клятвенное обещание не вступать в него не обращал никакого внимания. Боялся ли он в-самом-деле какого либо предприятия со стороны тайных сообщников Брунегильды и Меровига, или желал усилить впечатление на умы судей Протекстата, только он совершил путь свой из Суассона в Париж в сопровождении такой многочисленной свиты, что ее можно было почесть за войско. Дружина эта расположилась у ворот королевского жилища; оно было, по всей вероятности, старинный императорский дворец, которого здания возвышались на берегу Сены, к югу от города. Восточная сторона дворца прилегала к римской дороге, шедшей от небольшого городского моста по направлению к югу. Другая, римская же дорога, проложенная от главного входа на восток, поворачивала потом к юго-востоку и вела через виноградные поля на самую высокую площадку южного холма. Там стояла церковь, посвященная заступничеству святых апостолов Петра и Павла; она-то и была избрана для заседаний собора; вероятно по причине близости к королевскому жилищу и к расположению войск[239].
В этой церкви, сооруженной полвека назад, находились гробницы короля Клодовига, королевы Клотильды и святой Геновефы или Женевьевы. Клодовиг приказал построить ее, по просьбе Клотильды, перед отъездом своим в поход на Визиготов; прибыв на избранное для того место, он бросил прямо перед собой топор, чтобы со временем, по длине здания, мог измерить силу руки своей[240]. Это была одна из тех базилик V и VI века, более замечательных богатством убранств, нежели архитектурными размерами, украшенных внутри мраморными колонами, мозаикой и расписными и позолоченными карнизами, а снаружи медной крышей и портиком[241]. Портик церкви св. Петра состоял из трех галерей: одна была пристроена к передней стороне здания, а две другие с боков. Эти галереи по всей длине своей украшены были стенной живописью, изображавшей четыре легиона святых ветхого и нового завета, патриархов, пророков, мучеников и исповедников[242].
Таковы подробности, извлеченная из подлинных сведений о месте, где созван был собор, пятый из бывших в Париже. В назначенный пригласительными повестками день, сорок-пять епископов собрались в базилики св. Петра. Король, с своей стороны, также прибыл в церковь; он вышел с несколькими из своих литов (leudes), вооруженными только мечами; толпа Франков, в полном воинском уборе, остановилась под портиком и окружила его. Церковные клиросы, по всей вероятности, представлены были судьям, истцу и обвиняемому; тут же лежали, в виде улик, две связки и мешок с золотой монетой, найденные в доме Претекстата. Король, по прибытии своем, указал на них епископам, объявив, что вещи эти будут иметь важное значение в предстоящем деле[243]. Члены собора, прибывшие из городов, или составлявши первоначальный удел Гильперика или завоеванных им по смерти брата, были частью галльского, частью франкского происхождения. Из первых, гораздо многочисленнейших, были: Григорий, епископ турский, Феликс нантский, Домнол мансский, Гонорат амиенский, Этерий лизьеский, и Паппол шартрский. Из числа вторых были: Рагенемод, епископ парижский, Левдовальд байиеский, Ромагер кутансский, Маровиг пуатьеский, Малульф санлийский и Бертран бордосский. Этот последний, кажется, облечен был своими собратьями в звание и должность председателя[244].
Он был муж знатного рода, близкий родственник королей по матери своей Ингельтруде, и обязанный этому родству своим значением и огромными богатствами. Он склонен был к вежливости и изяществу римских обычаев; любил являться в народе на колеснице, в четыре лошади, сопровождаемый молодыми причетниками своей церкви, будто патрон в кругу своих клиентов[245]. С той наклонностью к роскоши и сенаторской пышности, епископ Бертран соединял любовь к стихотворству и сочинял латинские эпиграммы, которые хвастливо показывал на диво знатокам, хотя они были наполнены выкраденными стихами и ошибками против размера[246]. Более вкрадчивый и ловкий, нежели обыкновенно были люди германского племени, он, однако, сохранил в своем характере падкость их к бесстыдному и необдуманному распутству. По примеру королей, своих родственников, он брал служанок в наложницы, и, не довольствуясь этим, искал любовниц между замужними женщинами[247]. Его подозревали в прелюбодейной связи с королевой Фредегондой; по этой, или по другой какой причине, только он сделался самым усердным поборником этой королевы в злобе ее на руанского епископа. Вообще, прелаты франкского происхождения, может-быть, по привычке к подчиненности, склонялись на решение дела в пользу короля, жертвуя своим собратом. Римские епископы обнаруживали более сочувствия к обвиняемому, более справедливости и уважения к достоинству своего сана, но они были напуганы военной силой, окружавшей короля Гильперика, и в особенности присутствием Фредегонды, которая, не доверяя, как и всегда, искусству своего мужа, сама приехала заботиться об исполнении своего мщения.
Когда обвиняемый был введен и заседание открылось, король встал, не обращаясь к судьям, грубо вопросил своего противника: «Епископ», сказал он ему, «как осмелился ты сочетать браком врага моего, Меровига, которому следовало быть только моим сыном, с его теткой, я хочу сказать с женой его дяди? Разве ты не знал, что предписывают в таком случае правила церкви? И не только ты уличен в этом прегрешении, но еще злоумышлял вместе с тем, о ком я говорю, и раздавал дары для того, чтобы умертвить меня? Ты из сына сделал врага отцу, подкупал народ, чтоб никто не хранил должной мне верности; ты хотел предать королевство мое в руки другого[248]»,.. Последние слова, произнесенные с силой посреди всеобщей тишины, были услышаны франкскими ратниками, которые, оставаясь вне церкви, толпились из любопытства у дверей, затворенных в начале заседания. На голос короля, взывавшего об измене, эта вооруженная толпа тотчас ответила ропотом негодования и кликами: «смерть изменнику!» Потом, рассвирепев до ярости, она почла долгом вломиться в дверь, вторгнуться в церковь и вытащить вон епископа с намерением побить его каменьями. Члены собора, испуганные таким неожиданным волнением, сошли с своих мест, и сам король должен был поспешить на встречу ворвавшимся воинам, чтоб усмирить и привести их в порядок[249].
Когда собрание несколько успокоилось и было возможно продолжать заседание, тогда руанскому епископу дозволено было говорить в свою защиту. Ему нельзя было оправдываться в том, что, венчанием Меровига с Брунегильдой, он нарушил церковные уставы: но он торжественно отрекся от заговора и измены, в которых король обвинил его. Тогда Гильперик объявил, что имеет свидетелей, и приказал ввести их. Явилось несколько человек франкского происхождения, с разными драгоценностями, которые они показали обвиняемому, говоря: «Узнаешь ты это? Ты нам это дал за тем, чтобы мы обещали верность Меровигу[250]». Епископ, не смущаясь, ответствовал: «Вы говорите правду, я не однажды дарил вас, но не для того, чтоб изгнать короля из его королевства. Когда вы предлагали мне в дар доброго коня, или что иное, мог ли я не показать себя таким же, как и вы, и не воздать вам подарком за подарок[251]». Хотя в этом ответе, не смотря на все его чистосердечие, многое было утаено, однако, существование злого умысла не могло быть доказано никакими достоверными свидетельствами. Дальнейшие прения не привели ни к какому доказательству против обвиняемого, и король, недовольный неудачей этой первой попытки, прекратил заседание и удалился из церкви в свое жилище. За ним последовали его люди, а епископы пошли отдыхать все вместе в ризницу[252].
