Вот на суховатую Денисову руку села пчела. Крылышки оттопырились, брюшко дробно пульсировало. Тоже, измученная зноем, решила отдохнуть.

Лесник открыл глаза. Оперся на локоть. На лице появилась добрая улыбка.

- И ты умаялась… Еще бы! С цветка на цветок по такой жаре. И цветы еще найти надо. Вон как прижарило все, - говорил он пчеле. - В гости бы позвала, медком накормила. Видишь, подбились.

Пчела оживилась. Пробежала на конец Денисова указательного пальца и круто обернулась: медок, мол, есть, да не про вашу честь - и полетела к лесу.

Проводил ее глазами, Глухов тихо запел любимую: «Уж ты сад, ты мой сад…» Я ждал, что он, как всегда, перейдет с песни на рассказ о чем-нибудь интересном из своей долгой жизни. Но он пел и пел, тягуче, баюкающе, и я уснул под его голос…

- Кончай-ка, парень! Дома доспишь. Пчелы в гости зовут, - дошло до меня сквозь глубокую дрему.

Пчелы в гости? Ерунда! Но, слышу, жужжат. Показалось, на самом деле зовут. Открываю глаза. Денис закидывает за спину рюкзачок и ружье, берет свежевыдолбленное корытце с какой-то жидкостью. Вокруг него мельтешат и звенят пчелы.

- Поспеши! Медку поедим - и домой,- сказал он мне и понес корытце к опушке.

Пчелы полетели за ним. Пошел и я.

Миновали полянку, сухую плешивую промоину Вошли в перестойный каштанник, полный влажного жара. Углубляемся в рощу. Глухов с пчелами впереди, я за ними. Как он приручил пчел и что все это значило - не понять.

Вот лесник остановился. Начал присматриваться к деревьям. Потом поставил корытце, сбросил рюкзак и ружье. Пошел к каштану с усохшей верхушкой и уродливыми сучьями. Там кружили пчелы. Догадался: каштан - пчелиный дом.

Любопытно, что в корытце? Оказалось, чистая соленая вода. Пчелы садились на плавающие соломинки и жадно припадали к воде. Очередная Денисова «шарада»!

А он уже открывал охотничьим ножом пчелиную «кладовку».

- Собери сухих гнилушек. Придется дымком подкурить,- прокричал он мне.

Через несколько минут котелок был наполнен сотами и «кладовка» аккуратно закрыта.

Когда под одним из деревьев мы ели ароматный мед, запивая его водой из фляжек, Денис все посматривал на меня глазами мудреца и улыбался. Наконец заговорил:

- В лесу надо всегда со смекалкой быть. Без нее, как без доброго ружья, лесник - не лесник, охотник - не охотник… Тебе было бай дуже, когда пчела села мне па руку. А я подумал: недалеко пчелиное гнездо. И еще вот о чем: сушь, взяток слабый, пчелам нужна вода, а она теперь, сам знаешь, километров за пять отсюда, не налетаться. Я и решил их напоить, а сам смотрю, куда летят. Вот и повели они меня за собой.

- Но почему соленая?- недоумевал я.

- Просто они такую больше любят. Наверное, и им нужна соль, как там. - Он побулькал из фляги, старательно вытер бородку и заключил: Получается так: мы служим природе, а она - нам. Иначе как жить?

Мед вернул нам силы, и горный путь стал куда легче.

В перестойном ольшанике работал дятел: выбирал дерево под семейный очаг. Прикогтится, пробежит снизу вверх спиралью, остучит, ослушает - нет, не годится. То лесина слишком крепкая и сочная, то трухлявая, может обломиться. А ведь будут дети!

Только, наверное, на десятой ольхе он радостно проверещал: нашел, сюда! Прилетела будущая мать. Тоже бегала, тукала клювом - не ошибся ли благоверный? Наконец одобрительно гикнула: согласна.

Не теряя больше времени, дятлы запустили свои долота. Сроки жесткие, многие уже отстроились…

Я стал чаще бывать в этом ольховом распадке. По несвежей посорке у дерева понял - строительная часть окончена, по полуденной смене птиц в гнезде - высиживает яйца, по частым прилетам с кормом - появились птенцы.

Ну и аппетит у малышей! Дятлы таскали и таскали крупных муравьев, червей, короедов, личинок, а птенцы все раздирали рты: мы голодны!

Раз пришел и вижу: над знакомым окошком еще одно, вроде второго этажа. Понятно: вконец измученные дятлы выдолбили себе особнячок. Кто-то кормил детей, а кто-то мог отдохнуть в покое.

Однажды под вечер дятлиха прилетела с кормом и, как обычно, поскребла у окошка когтями: а ну, дети, ко мне! И в черном кружке появились открытые рты. Это увидела и куница, которую я приметил на соседнем дереве. Навел на нее бинокль: шея вытянута, ушки вздрагивают.

Как только кормилица улетела, куница соскочила со своего поста и мигом к дуплу. Сунулась - один нос вошел. Нервно забила хвостом по коре. Надо, думаю, пугнуть свистом. Пусть занимается мышами, а будущих лесных докторов оставит в покое. Но не потребовалось.

Удар по голове! Еще удар и еще! Хищница не спустилась, а сорвалась с дерева. Кувыркнулась на землю и пропала в подлеске.

Это дятел-отец, отдыхая в спаленке, услыхал скребки чужих когтей. Прыгнул па шею слишком увлекшейся кунице и применил грозное оружие. Не суй, проныра, нос куда не следует!

На орешине пел дрозд. Красиво и содержательно, почти по-соловьиному. Звон пчел в каштановом цвете, погудка речного переката в низине и барабанная дробь дятла в зеленой глуби как бы аккомпанировали солисту.

Хорошо! Даже топот возвращавшегося с охоты ежика не был лишним в этой музыке.

Причуяв меня, еж остановился. Подул носиком в папоротниковый стебель. В угольном глазке - тревога. На иглах - и ящерица без головы, и старый гриб, и сухая прошлогодняя груша, и соленый огурец, наколотый на чьем-то привале. Работящий домовитый зверек!

- Ну, чего оробел?-говорю.- Давай знакомиться.

Шагнул к нему, а он -в котышку и лег неприступным репьем: иди-ка, дядя, своей дорогой.

Он лежит, а я рядом сижу. Он, наверное, думает, как поскорей удрать, а я опять ухожу в лесную музыку.

Вот ежик несмело выдвинул носик и лапки. Встал. И только бы мне заговорить с ним, как на берегу отчаянно завопила лягушка. Пропал «аккомпанемент», и голос «солиста» едва прослушивался в трескучем надсадном крике.

Догадался: лягушку схватил уж. И ежик, кажется, понял это: повернулся на крик, принюхивается.

- Вот что, друг,- говорю ему.- Назначаю тебя патрулем. Пойдешь туда и наведешь порядок. Ясно? Выполняй!

Он, словно поняв меня, застучал ножками вниз по плитняку. На иглах - только огурец, остальное валялось возле меня. Да и что это за добыча в сравнении с той, которую можно взять на берегу!

Фальшивая нота, так грубо ворвавшаяся в чистую мелодию, затихла. Молодец, колючий патруль!

Речушка Бабучек маловодная, неприметная. С ломкими зеркальцами у скал и тесными незвонкими перекатами. А форели в ней было много. Правда, некрупная, но не нуждалась в живце - шла и на червяка, и на рачка, и даже на слепня. Та заводь, у которой я удил, считалась границей обитания рыб на Бабучке. Путь вверх преграждал высокий и крутой водопад.

Закончив лов, я устроился у -воды и жалел, что солнце убрало с нее свой рисунок водопада. Он был куда красивее натуры. Оставалось просто смотреть на каменный желоб, окаймленный зеленью самшита и азалиевика, на катившийся с огромной скоростью тугой поток. Какая силища! Турбину бы ей!

Почти на середине водопада неожиданно увидел плывущую против течения форель. Неужели одолеет? Нет, плеснулась и скрылась в буруне.

А может, есть такие, которые выходят? Подсел ближе.

Смотрю. Вдруг из пены появилась рыбка покрупнее. Медленно, но уверенно пошла вверх. У этой надежный метод. Временами она высовывалась из воды почти наполовину. Работали только брюшной плавничок и хвост. Это повышало скорость. Вот добралась до верхнего загиба воды и скрылась. Хотелось крикнуть: «Браво!» -так обрадовала ее победа.