Они плыли не торопясь, прислушиваясь к тишине и к собственному дыханию, следили, как солнце прыгало с волны на волну, отдыхая полной мерой, а Дима вспомнил Якутами, и ему почудилось, сейчас, на этой глубине, кто-то схватит за ногу, утопит в тяжелой серой воде, уволокет, выпустит только тогда, когда все будет кончено, и его выловят где-нибудь далеко отсюда, раздутого и синего, как вчера вытащили там, у берега, одного парня, и все сбежались смотреть. Дима стал подтягивать ноги к животу, будто это могло спасти, и поплыл быстрее. Девушка с золотыми волосами, его сокровище, была рядом, это успокаивало, и он очень не хотел, чтобы она знала, о чем он думает. Но если бы то, о чем он думал, случилось, все оборвалось, рухнуло, и люди кинулись к реке, срывая с себя черное, горящее платье, Дима кинулся бы спасать эту девушку, только ее, хотя сейчас, на какой-то миг, забыл о ней. А, может быть, она спасла бы его, кто знает. Так они добрались до тех, кто плавал у берега, и теперь Диме не было страшно, хотя река и люди по-прежнему могли исчезнуть…

На берегу девушка исподтишка, долго смотрит на Диму и думает, почему он дышит так тяжело, ведь он хорошо плавает, почему он не заговорил с ней. Дима сидит, обхватив колени руками, и понемногу успокаивается. Вьются вдоль берега белые ниточки. Солнце сияет новой лампой Алладина. Дима замечает лукавый взгляд девушки и молча, про себя, благодарит ее за этот взгляд. Девушка устроилась недалеко, она бьет ребром своей крепкой ладошки по сухожилию колена, и нога вздрагивает. Сильные нервы!.. Дима ударил по своему колену, нога даже не шевельнулась. Он ударил еще раз, и снова ничего не вышло. Значит, нервы никуда не годятся.

Он подошел к ней через полосу горячего мягкого песка и сказал, что выбирает ее королевой и что теперь она должна, как хорошая настоящая королева, такие только в сказках бывают, пусть хоть одна будет в жизни, отвечать за все, что делается на свете, за всех этих людей, детей и взрослых, и за этот пляж, и за реку королева должна отвечать. Но королева, сильная красавица с ленивыми руками, ничего не поняла. Ей хотелось, чтобы этот чудак познакомился с ней, его она не «отшила» бы, даже если бы он сказал ей такие же слова, какие говорил вчерашний парень, теперь они звучали бы по-другому.

— Послушайте, королева, — сказал Дима. — Я еще вернусь. Пусть здесь все будет в порядке… — и пошел одеваться, ему нужно было идти на работу.

Факир убегал от Кибера. Факир ничего не делал бесплатно. Конечно, он все мог, но ничего не делал бесплатно. Он был добрым до известных пределов, за которыми он уже ничего не делал. Он говорил в таких случаях:

«…Не умею». А ведь умел, черт его побери!.. У Факира была Волшебная Шкатулка. Она открывалась каждое воскресенье в середине дня, и несколько тысяч детей знакомились с ее содержанием. Факир открывал Волшебную Шкатулку сам, а чтобы ему больше верили, приклеивал к своему лицу бороду. И он в одно и то же время появлялся в каждом доме, а дети не удивлялись, потому что им казалось, что Факир пришел только в этот дом, только в этот. Подергать Факира за бороду никто не мог, потому что Факир сидел по другую сторону маленькой прозрачной стенки, но это не беда, все равно дети верили Факиру. И когда однажды, тоже в воскресенье, за прозрачной стенкой не оказалось ни Факира, ни Волшебной Шкатулки, дети пришли в ужас. Они решили, что Факир серьезно заболел. А на самом деле, в этот момент. Факир убегал от Кибера. Он заперся в монтажную и не хотел выходить и не хотел открывать Волшебную Шкатулку ни за что на свете. Только разве рублей за 60–70. Но ему заплатили в этот день меньше, и Факир решил отомстить «кому-то», а отомстил детям, которые любили бескорыстного доктора Айболита, отправившегося в Африку лечить зверей совершенно, как гласит предание, бесплатно. Дети были уверены, что за «такое» не надо платить, а Факир был для них другом доктора Айболита. Бедные дети, они думали, что сказки-то Факир сочиняет сам. А они были чужими. Кибер устал кричать и пошел закрывать гонорарные листы и звонить заведующему облоно, который должен выступить перед детьми постарше и поздравить их 1-го сентября с новым учебным годом.

А между тем счетчик Гейгера стучал все громче — приближалась пятнадцатая минута девятого часа по-токийскому времени, и стены «конторы», оранжевые от солнца, становились красными.

Эту пятнадцатую минуту приблизил на какое-то одно мгновение Факир. Ведь каждая подлость радиоактивна, и каждая приближает нас к пятнадцатой минуте, и каждое доброе дело отделяет, отделяет. А «та» бомба была до отказа напичкана разными подлостями, это была бомба «Большая Подлость»…

Из монтажной вышел Факир. Он посмотрел на гонорарные листы, и понял, что теперь ничего не изменишь, и что в следующее воскресенье ему придется открыть «шкатулку» и за 50 рублей, потому что это тоже все-таки, как-никак, деньги. Большие черные глаза Факира были грустными, но никто не догадывался об истинной причине грусти Факира, а дети думали, что он заболел и уже просили пап и мам написать Факиру заботливые нежные письма. Дети не догадывались, что в следующее воскресенье Факир воскреснет за 50 рублей, и в следующее воскресенье им предстояло страшное потрясение, вроде того, когда воскрес Христос (я не знаю, за сколько воскрес он). Сам Факир относился к своему возрождению очень обычно, и он ждал, со стороны Кибера, просьбы о том, чтобы «шкатулка» в следующее воскресенье все же открылась… Наконец, Кибер сказал:

— Послушайте, Владимир Иванович. В это самое время сбросили бомбу. На Хиросиму. Минута в минуту…

Факир посмотрел на свои часы и покачал головой.

— Скажите, пожалуйста, — грустно улыбнулся Факир. — Сколько же сейчас времени?.. — а спросить-то он хотел о «кровных» 50 рублях.

Он посмотрел на часы Кибера:

— У тебя точные?.. — и слегка тронул длинную стрелку своих точно на пятнадцать минут четвертого. — Скажите, пожалуйста!.. — он всплеснул руками и совсем загрустил.

— Н-да, — сказал Кибер. — Н-да… А я чувствую себя виновным

— Комплекс вины… — и Факир нарушил скорбную минуту молчания. — Навязчивая идея, значит. Кибер ты. Кибер!.. Запрограммированный.

— Знаю, знаю, — покачал головой Кибер. — Комплекс безответственности- вот что это такое!.. Эго я вам говорю.

— Старикашка ты, старикашка! — вздохнул Факир, — сопляк ты еще, не иначе. Ну, какое отношение к Хиросиме имею я?..

Он похлопал своей мягкой рукой по железному плечу Кибера и сказал, как по заказу, все так и выложил, давно знакомое:

— Поживи с мое… И нечего Хиросимой прикрываться. Тебе ведь тоже нужны гонорары, хоть ты и Кибер. И тоже полез бы в московскую программу, если бы тебе разрешили.

— Нет, — сказал Кибер железно. — Мне предлагали, а я отказался. Вы же знаете… Я хочу работать для тех людей, — он кивнул на окно. — Они вон там, на этой улице. Они здесь… И для них хотел сегодня сделать передачу о Хиросиме. Но денег на это не хватило… Из- за вас, Факир. Из-за вас…

— Ладно уж. Пышные фразы… — грустно сказал Факир и заговорил о том, можно ли прощать таланту подлость. И это была такая «капуста», которую Кибер не мог есть даже как виноград. Кибер работал по другой программе… Сейчас мозги Кибера ржаво заскрипели, и Кибер выключил себя. Он пошел по этажам, и паркет тяжко скрипел под его ногами.

Киберу были нужны стихи. Вот уже два или три месяца ходил он по этажам и предлагал «рыбу» для стихотворения о Бармалее. Сам Кибер не умел писать стихи, а «рыба» у него была отличная. Нужно было разоблачит Бармалея, которого многие почему-то не замечали, они думали, что Бармалей уволен, наказан. А между тем Бармалеи просто-напросто переоделся, затерялся среди прохожих, ушел в мнимый отпуск и сейчас ходил по улицам и отбирал жертвы для своего пиршественного стола, примеривался, присматривался, куда стрелять, за что хватать. Из своего «отпуска» он мог вернуться в любой момент, и если бы из «рыбы» получились стихи и если бы они были напечатаны, катастрофа была бы предотвращена, и Кибер был бы счастлив. Но из дверей, как всегда, эти месяцы, пока Кибер ходил по этажам, доносились такие голоса тех, кто умел писать стихи: «эта тема меня не греет», «занят», «мало заплатят», «не умею», «не напечатают».