— Куда мчаться надумала, пройдоха? Погоди! Не сегодня так завтра в путь-дорогу пустимся. Мигом опадут твои крутые бока, устанут быстрые ножки. Погоди, не рвися, успеешь...

Чиагаран то и дело сбивалась с рыси в галоп, словно манило её родное стойло иль почуяла она злого хищника, вставшего на свежий след. Фёдор слышал лишь яростный стук копыт да вой ветра в ушах. Папаха давно слетела с его головы. Кобыла неслась в гору туда, где между камней в зарослях колючего шиповника он вчера пытался выследить кабанчика. Внезапно Фёдор понял, что наслаждается бегом бешеной кобылы, что впервые за много дней тягучая тоска оставила его, выпала из седла. Сброшенная бешеной Чиагаран, ударилась оземь, осталась проклятая умирать среди камней. Фёдор захлёбывался влажным ветром, глаза застила влага. Охотничий азарт снова овладел им. Словно не выгуливал он застоявшуюся кобылу, а мчался во главе оравы таких же отважных охотников, вооружённый одной лишь рогатиной. Скакал по следам свирепой волчьей стаи. Вон они, вон мелькают меж камней серые хвосты. Вон горят кроваво внимательные глаза серых охотников. Неизбывная боль вырвалась из его тела вместе с бешеным воплем. Он орал и ревел. Так ревёт на вершине неприступной скалы рогатый тур, одержавший последнюю победу над непримиримым соперником. Так бушует громогласно бурный поток, пробивший себе дорогу через толщу скалы. Откуда-то сзади и слева он услышал ответное ржание верного Соколика. Внезапно наперерез Чиагаран из-за огромного лысого валуна выскочил Ушан. Выскочил и понёсся что есть мочи параллельным курсом, лишь немного опережая скачущую кобылицу. Перед глазами казака замелькали бурые пятна на его спине. И подумалось Фёдору тогда, что страшные события последних дней были лишь сонным наваждением. Что не вносил он бездыханное тело Мажита в семейный склеп владетелей Кетриси, что не видел он казни Йовты, что не лежала Аймани, скорчившись в клетке на зловонной соломе.

   — Стой, Пляска! — хохоча кричал он кобыле. — Стой! Остановись!

Он подобрал поводья, крепче сжимал бока Чиагаран коленями. Чиагаран захрипела, высоко вскидывая голову. Ударила по каменистой почве передними копытами, закрутилась волчком.

   — Стой, бешеная, хватит, довольно, — ласково приговаривал Фёдор, оглаживая её шею.

Ушан смотрел на них, повиливая обрубком хвоста. Фёдор спрыгнул с седла. Он ждал, он был уверен, что Аймани сию минуту выйдет к нему. Ещё миг — и он заключит её в объятия, вдохнёт полной грудью можжевеловый аромат.

   — Ну что, трус? Что язык меж зубов вывесил? Где твоя хозяйка?

   — Я здесь, — просто ответила она. — Пришла в последний раз.

Фёдор вскочил, шагнул к ней. Она отстранилась, потеряла равновесие, оперлась рукой о замшелый камень, смотрела отчуждённо, настороженно.

   — Почему не дозволяешь обнять? — возмутился Фёдор.

   — Опасаюсь... — внезапная, печальная улыбка осветила её черты.

   — Разве тебе ведом страх?

   — Я среди врагов и ты один из них.

   — Я тебе не враг.

   — Так было, пока Сюйду жила с родителями в Коби. А ныне всё переменилось. Так осень сменяет лето. Долг перед родом зовёт меня.

Преодолевая сопротивление, он схватил её, стиснул в объятиях. Она застонала.

   — Ты ранена?

   — Что с того... не в первый раз.

   — Побудешь со мной хоть единый час?

   — В последний раз?

   — Останься, не убегай, успеется... я отдам тебе Чиагаран...

Она наконец покорилась, прильнула к нему, прошептала:

   — Ты оставляешь мне Чиагаран? Великодушный дар! Мне надо бежать в сторону Мамисона, на берег Эдисы, туда, где Йовта оставил свои богатства. Надо успеть забрать их первой. Долг перед родом зовёт меня.

Глубокой ночью они вернулись в Кетриси. На улицах было пусто. Лишь жгли костры дозорные да ближние слуги Абдул-Вахаба крушили на площади ставшую ненужной виселицу. Дозорные солдаты с подозрительным недоумением смотрели вслед казаку, ведущему в поводу коня без седла. Его не остановили, ни о чём не спрашивали. Беззубый Филька встретился им на дворе Абдул-Вахаба. Спросил подозрительно:

   — Где нофуефь, кафак?

   — Где-где, не в клетке ж ночевать. Устроюсь с конём, как обычно, в сарае. А тебе что за дело, убогий? Зачем не спишь?

Фёдор проснулся ранним утром от топота и звона конской сбруи. Со двора слышались приглушённые утренним туманом голоса.

   — Пефегерь прискакал, пефегерь, — услужливо лепетал сонный Филька. — Профу пофаловать в этот вот дом. Там его фиятефтво квартирует.

«Ну вот, — подумал Фёдор. — Совсем скоро снова в путь».

В полдень созвали военный совет. Фёдор слышал, как шепелявый Филька бегал между домами, созывая офицеров.

   — Эй, беззубый! — окликнул его Фёдор. — Нетто прибыла депеша? Дождались?

   — Дофдалифь, — подтвердил Филька. — Вфех клифют на фовет...

И помолчав, добавил:

   — Иди и ты, фтоли. Его фиятельфтво и тебя фелает видеть. Но только, чтоб фидел тихо и в рафговор начальников не вфтревал...Эх, фледовало бы тебя не на фоветы фвать, а фнова в клетку пофадить, фтоб не буянил, по горам попуфту не тафкалфя и в фнофения с лафунтиками фрага не вфтупал...

   — Голову отрежу... — буркнул Фёдор в ответ.

   — Фто? — изумился Филька.

   — Ты честный солдат, Филька, и потому гибель твоя должна быть почётной. Голова долой — и вся недолга...

   — Полоумный! Как ефть, полоумный! Вот долофу его фиятельфтву, о том как ты...

   — Туроверов! — из дома убитого Хайбуллы вышел капитан Михаил Петрович.

Фёдор обернулся.

   — Генерал собирает совет. Желает видеть и тебя, а ты опаздываешь. Нехорошо! Неправильно! Довольно маяться, ступай сюда, нам предстоят новые дела!

И Фёдор побрёл в сторону сакли Хайбуллы.

На дворе стоял туманный полдень, а в сакле Хайбуллы царил густой сумрак. Офицеры сидели вокруг раскладного походного стола. Бумаги, разложенные перед ними, освещал колеблющийся свет лучины.

Из Грозной пришли тревожные вести. Мадатов, Износков, Переверзев, младшие офицеры — все были на совете. По очереди читали и перечитывали письмо командующего, писанное им в Грозной и отправленное Мадатову две недели назад:

   — Давай-ка ещё раз, Михаил Петрович, — сказал Мадатов. — У тебя глаза молодые, мысли светлые. Хочу послушать ещё раз. Хочу знать ваше суждение, господа офицерство.

   — «Целую тебя, любезный мой Мадатов, и поздравляю с успехом, — начал Переверзев. — Ты предпринял дело смелое и кончил его славно. Весть о том, что Коби освобождена от осады, порадовала меня чрезвычайно. А теперь должен я, любезный князь Валериан Григорьевич, стеснить твою деятельность. Того требуют новые обстоятельства. Потерпи немного, не далеки те времена, когда на службе Царю нашему полезна будет храбрость твоя и усердие. А ныне прошу спешить в Грозную. Здесь нам предстоят нелёгкие дела. Крепость полностью готова. Возведены все шесть бастионов, привезены батарейные орудия. Все мы здоровы и твой приятель, юный Цылов[35], передаёт тебе преогромный привет. Мы бодры и преисполнены решимости для новых дел. И это несмотря на то, что редкая ночь проходит для нас без тревоги. Чеченцы день ото дня становятся всё отважней. Выстрелы по ночам то и дело поднимают гарнизон в ружьё. Солдаты, проводящие дни на работах, а ночи без сна изнуряются. Ввиду всего этого решился я наконец проучить чеченцев, чтобы отвадить их от нашего лагеря. Приказал я пятидесяти отборным казакам из своего конвоя ночью выехать за цепь на назначенное место и затем, подманив к себе чеченцев, бросить пушку, а самим уходить врассыпную. Готовились к делу с вечера. Осмотрели местность, измерили расстояния, навели орудия. С наступлением ночи казаки вышли из лагеря, а канониры с пальниками в руках расположились ожидать появления горцев. Нам, старым охотникам, этот манёвр напомнил картину волчьей засады, каковые устраивают крестьяне в наших степных губерниях. Пушка оказалась отличной приманкой, горные волки попались в ловушку. Чеченские караулы, заметив беспечно стоявшую сотню, дали знать о том в соседние аулы. Тысячная их толпа на рассвете вынеслась из леса. Казаки, проворно обрубив гужи, бросили пушку и поскакали в лагерь. Чеченцы их даже не преследовали. Они спешились, столпились около пушки, принялись советоваться, как утащить её в лес. Я отдал команду, и шесть батарейных орудий ударили по ним картечью, другие шесть — гранатами. Все заряды попали точно в цель. Через минуту на поле лежали сотни исковерканных трупов конских и людских. Уцелевшие впали в паническое состояние. Они не решались бежать, принялись поднимать убитых. Между тем мои канониры вновь зарядили орудия и вновь грянул залп. Только тогда очнувшиеся чеченцы бросились бежать в разные стороны. Мы насчитали на месте побоища не менее двухсот трупов. Надеюсь, эта моя затея послужит для чеченцев хорошим уроком и надолго отобьёт охоту к ночным нападениям.