Огромный конь генерала, не знающий усталости бурый исполин, крушил тяжёлыми подковами мелкие камушки дороги. Он шёл во главе войска по узкой дороге, извивавшейся но горным теснинам. Справа — грохочущий бурный Терек, слева — поросший редким кустарником каменистый склон горы или отвесный обрыв, усыпанный редкими островками камнеломки.

Дорога часто делала крутые повороты, открывая перед взорами путников причудливые, живописные виды, отвлекая от усталости, заставляя забывать о ранах и утратах.

Фёдор, неотлучно следовавший за княжной, всё ждал, когда же новый изгиб дороги приведёт их в узкую долину. Мечтал увидеть знакомую каменную ограду, крашенные синей краской ворота с медным колоколом над ними. Хотелось ему, оставив княжну на попечение угрюмых обозников, погнать Соколика туда, где под сенью раскидистых тополиных крон Аймани впервые обняла его.

В один из дней, уже под вечер, после долгого и изнурительного дневного перехода они вошли в сумрачную долину. Вот показалась впереди знакомая тополиная роща и белая каменная ограда, вот под густой сенью дерев низкие дерновые крыши — Лорс.

   — Сегодня ночуем в Лорсе. Приказ генерала! — сказал капитан Михаил Петрович Фёдору. — Эх, да ты снова загрустил, приятель? Зачем? Или хаживал уже по этой дороге?

   — Как не хаживать, хаживал. Да то давно было... В этот раз мы с дороги рано свернули, нам сказали — тревожно здесь, бои...

   — Не наш ли друг Гасан-ага тебя по горам за собой таскал? Он-то за сокровищами Йовты гонялся, а ты за кем?

   — Я выполнял приказ командующего, — буркнул Фёдор.

Капитан между тем всматривался в мирный пейзаж.

   — Эх, Федя. Мнится мне, что и здесь мы не обнаружим ни души. Сам посуди: ни дымка, ни движения не видно. Словно все повымерли, или...

Фёдор, не дослушав, пустил коня бодрой рысью. Он обогнал колонну и первым влетел в распахнутые ворота Лорсова кабака. Шаловливый ветерок играл первыми опавшими листочками. Из распахнутых ворот денника веяло запустением. Фёдор спешился, подбежал к воротам, заглянул внутрь. Он мечтал, он надеялся снова, как когда-то, найти на кипе сена в углу мирно спящую собаку с седеющей мордой и рваными ушами. Но денник был пуст. Двери дома и окна оказались запертыми, овчарня пуста. Ни трупного смрада, ни беспорядка после грабежа. Всё выглядело так, словно хозяева, собрав домочадцев и скот, отправились в ближайший аул на свадьбу. Печальные раздумья казака прервала вторая казачья сотня с генералом и Вовкой Кречетовым во главе. Они влетели в пределы Лорсовых владений, подобно зимнему урагану, заполнив двор звоном сбруи, топотом и бранью.

Ночевать в Лорсе было неуютно — тесно и шумно. Фёдор мыкался в поисках укромного уголка до тех пор, пока озлобленный Филька не ухватил его за полу черкески.

   — Чего тебе, убогий? — окрысился казак. — Ступай себе, я спать хочу!

   — Пофалуй к его фиятефтву, Туроверов, — прошипел Филька. — Оне ифволят указания отдать. Фтупай, не то...

   — Не грози мне, гаденышь...

   — Не вфе на помутнение умифка фпишетфя, ой не вфе! — бормотал Филька следуя за казаком в Лорсов дом.

За знакомым столом сидели Мадатов, Переверзев, Износков и оба есаула: Фенев и Кречетов. В углу, на коврах, расположился Аслан-хан. Курахский владетель угрюмо курил кальян. На столе, среди кувшинов с вином и тарелок с едой стоял огромный медный подсвечник с высокими белыми свечами. В горнице было светло, как днём. Пахло недожаренным мясом и козьим сыром. Офицеры говорили по-русски так, словно не замечая владетеля Кураха.

   — Филька нашёл в погребе настоящий продовольственный склад. Эдакое гастрономическое изобилие. Да и кальян к тому же, — пояснил Мадатов. — Видимо, хозяева убегали в спешке и совсем недавно. Добрые соседи ещё не успели воспользоваться Лорсовым добром. Заходи и ты, Алексей! Подходите ближе, ребята для дела званы!

Фёдор обернулся к двери. Леха Супрунов собственной персоной!

   — Здорово, голопузый! — усмехнулся казак.

Фёдор помнил Алёшку маленьким, не носившим порток пацанёнком, сопливым и чумазым. Родители Алёшки, никудышные и многосемейные, рано определили сына в строевую часть казачьего войска. Сам-то Леха удался не в отца и не в мать. Не разменяв ещё и третьего десятка, дважды стал он Георгиевским кавалером, был удостоен именного оружия. Сам генерал Сысоев назначил его знаменосцем второй сотни. Алёшка слыл в полку щёголем. Черкеска его даже на марше, даже в дожди и туман, в непролазной грязи оставалась кипенно-белой. Сапоги его нестерпимо блестели, начищенные снадобьем неизвестного состава, секрет которого Алёшка никому не раскрывал. А Алёшкин конь, Пересвет, мышиной масти метис, по быстроте и красоте своей далеко превосходил даже Фёдорова Соколика.

   — Чего уставился, Фёдор Романович? Или сильно я красивый? — усмехнулся Алёшка. — Чай, я не девка, чтоб так пялиться!

   — Разговорчики! — рявкнул Фенев.

   — Слушайте мой приказ, казаки, — провозгласил Мадатов, поднимаясь. — Нынче же ночью отправляетесь к Грозной. Идёте быстро и скрытно горными тропами. Маршрут выбираешь ты, Туроверов. Если вблизи крепости вы не найдёте вражеского войска, являетесь к командующему и докладываете о нашем скором прибытии. Если под стенами крепости обнаружите неприятеля, то, не выдавая себя, возвращаетесь к нам. Приказ понятен?

   — Что ж не понять, всё понятно. — Алёшка мял в руках щегольскую папаху из мышиного цвета каракульчи с красным, шёлковым верхом.

   — А теперь — отдых. Перед рассветом в дорогу, — и Мадатов присоединился к офицерскому собранию, давая понять, что приказания отданы и казаки могут отправляться восвояси.

   — Я и один бы справился... — буркнул Фёдор себе под нос, покидая горницу.

   — Я тож не шибко доволен, — охрызнулся Алёшка. — В полку говорят, будто тронулся ты умом, будто одурманила тебя чеченская колдунья.

Алёшка внимательно смотрел на Фёдора пронзительно-синими глазами.

   — Уйдём затемно, — ответил Фёдор раздражённо. — Ты, Алексей, черкеску белую для свидания с девками прибереги. Надень в разведку чего попроще да погрязнее. Сам знаешь, по нашей лесной да походной жизни чем нарядней, тем заметней. Да коню своему копыта чем ни есть обмотай. Уж больно звонкие у тебя подковы — за версту слыхать.

«....Господи, Боже мой, удостой

чтобы я вносил любовь, где ненависть ...»

Слова молитвы

Они шли знакомыми тронами, оставляя в стороне проезжие дороги и населённые места. Израсходовав все припасы, завернули в Малгобек, препоганый городишко как раз на середине пути между Лорсом и Грозной. Грязные улицы, в потоках нечистот, унылые, крытые прелой соломой домишки, разноплеменное население. Наполнив перемётные сумы необходимой снедью, тронулись дальше. Даже единый раз ночевать в Малгобеке не хотелось — один постоялый двор на всё селение, да и тот грязный да завшивленный.

Через неделю после выхода из Лорса, в середине сентября 1817 года Фёдор Туроверов и знаменосец второй сотни Терского казачьего войска Алёшка Супрунов вышли на опушку леса. Вдали за невидимой глазу рекой возвышались бастионы Грозной крепости. Возле опушки пернатые падальщики торопливо доклёвывали труп павшей лошади.

   — Поле! — прошептал Фёдор, не веря собственным глазам.

   — Ну да! — Алёшка подбоченился в седле. — Поле. А почём б ему не быть, полю-то? Поле как поле!

   — Ты, Алёшка, всё древко знаменное в руках таскаешь. Это, конечно, дело почётное. Да только от заботы такой стал ты тож деревянный и всё-то тебе в мире одинаковым кажется. Три месяца минуло, как я Грозную покинул. Уходил лесом, по просеке. Оставил бивак лесной: землянки, груды брёвен да кучи камней. А теперь, сам видишь: на месте этом чистое поле расстилается, крепость, бастионы, пушки...