Константин Дмитриевич заглянул к Голованову.
— Привет, Сева, есть новости по Мальцеву?
Голованов скривился, как от зубной боли.
— Понятно, — вздохнул Меркулов. — Покопайся в его бухгалтерии, что ли.
— Так сколько копался уже!
— И все же.
Агеев
Несколько дней слежки за Дашей Филипп Агеев смело мог записать себе в актив. Наконец она «привела» его на киносъемки. Это было уже что-то.
На аллее парка были разложены рельсы для съемочной тележки. Сновали люди с реквизитом. Вдали — кинокамера, возле нее седовласый человек что-то объяснял кинооператору лет сорока.
Дама в пышном белом парике и в кринолиновом платье — Любовь Зарусская — сидела на старой чугунной парковой скамейке, в тени деревьев. Ее возраст определить было трудно — от сорока пяти до шестидесяти. Она обмахивалась веером и томно говорила кому-то невидимому, кто предположительно сидел рядом:
— Ну что вы, право… Изящество — это свойство каждой дамы… в любую эпоху… — очевидно, что она продолжает играть роль. — А вот галантность относится только к кавалерам. Это их священный долг и почетная обязанность. — И вдруг весело засмеялась и вышла из образа: — Я правда так думаю!
Слева от актрисы на скамейке сидела журналистка — джинсы, курточка, бейсболка, микрофон в руках. Возле скамейки стоял оператор с видеокамерой.
Журналистка подобострастно спросила:
— А как вам на этой исторической картине работается с Вадимом Алексеевичем? Ведь известно, что он, как режиссер, никогда особо не приветствовал костюмное кино…
Актриса выслушала вопрос вполне благосклонно, кивнула.
— Я рада, что Вадим продолжает искать, увлекаться. А работается — великолепно! Как всегда. Мы давно понимаем друг друга без слов…
На аллее появилась Дарья. Увидев на скамейке актрису, она помахала рукой и ускорила шаг.
Журналистка тем временем не отступала:
— Но говорят, что муж-режиссер и жена-актриса — ситуация взрывоопасная, невозможно дома отвлечься от работы…
На этот раз актриса ответила несколько напряженно:
— А зачем от нее отвлекаться? Кино — это же наша жизнь… — Возможно, потому, что заметила наконец Дашу и ответно ей помахала.
Актриса встала:
— Знаете, Вадим вам об этом просто замечательно расскажет. Вон он как раз с оператором говорит. Ловите, а то снова убежит.
Дарья, отойдя в тень липы, наблюдала, как журналистка поспешно поблагодарила актрису и побежала в дальний конец аллеи, где стоял седовласый режиссер Зарусский. Оператор с телекамерой побежал за ней. Актриса, шурша платьем, подошла к Даше. Они поцеловались, как это делают женщины в макияже, — чмокая губами воздух.
— Дашенька, что случилось? Что-то срочное? Ты второй раз ко мне на площадку приезжаешь.
— Люба, не могу больше, — хриплым голосом сказала Дарья. — Я за эти дни истеричкой стала… — Дарья подавила слезы. — Всегда, всегда умела с собой справиться, а тут…
Актриса вдруг чего-то испугалась и затормошила подругу.
— Ну что ты?! Возьми себя в руки! Сейчас же! Если Вадим подойдет, а ты тут в таком виде? Что мы ему скажем?
Дарья вздохнула:
— Скажем… Скажем… что я переживаю, убили моего друга детства…
— И второй раз за два дня приходишь ко мне на площадку? Учитывая, что мы по полгода не видимся?
Среди снующих взад-вперед по аллее членов съемочной группы прогуливался оперативник «Глории» Филипп Агеев. На него никто не обращал внимания. Агеев поправил микрофон в ухе.
Дарья снова плакала, актриса говорила холодно, жестко, негромко:
— Даша, мы с тобой договаривались? Договаривались.
Дарья кивнула.
— Договаривались раз и навсегда! Ну?!
С полминуты ушло на то, чтобы Даша наконец перестала всхлипывать, теперь она только смотрела затравленно и кивала.
— Ты знаешь, на кого сейчас похожа?
— На кого?
— На запуганную, некрасивую, постаревшую тетку, а не на ухоженную светскую даму.
Дарья закусила губу.
— Никаких подозрений ни у кого, Даша, а тем более у Вадима, не должно возникнуть. Никогда.
«Ну, давай, говори же», — мысленно потребовал напрягшийся Филипп.
— Да-да… — закивала Дарья. — Я — никогда… Но так тяжело. До могилы теперь это в себе носить. А Дэн… Знаешь… Он так со мной разговаривает, Лю-баша…
— А чего ты хотела?
Дарья от этих слов вздрогнула, как от удара кнутом. Вытащила носовой платок и отвернулась. Актриса посмотрела на нее внимательно и как бы удовлетворенно, — судя по всему, она добилась своего.
— Ну ладно. Я поговорю с ним. Постараюсь поговорить. — Она глянула в сторону режиссера — тот прощался с телевизионщиками и одновременно что-то командовал своей съемочной группе. И все тут же начали усиленно суетиться.
— Люба… — собралась с силами Дарья, но подруга не дала ей ничего сказать.
— Даша, мне надо следующий эпизод работать, а меня на площадке нет! Вадим через минуту начнет матом орать!
И тут же раздался голос режиссера, многократно усиленный мегафоном:
— Твою мать, почему опять героини нет на площадке?!
Люба засмеялась:
— О! Даже быстрее. — Она мило улыбнулась подруге, ласково потрепала ее по щеке: — Дашенька, ты иди, иди, созвонимся обязательно!
И, шурша платьем, плавной походкой двинулась к режиссеру и группе.
Дарья, на ходу посматривая в зеркальце и поправляя макияж, пошла к выходу из парка, в противоположную сторону.
Филипп, глядя то на одну, то на другую женщину, некоторое время стоял в нерешительности. Следить только за Дашей — такой задачи не было, была просьба Плетнева подстраховать. Наоборот, уместным казалось расширить круг оперативных поисков… Хотя черт его знает…
Он позвонил Турецкому. Александр Борисович разозлился. Так ничего и не выяснив для себя в Москве, он собирался в командировку.
— Вы что, издеваетесь?! Филя, решай сам, мне уже не до вас теперь.
Ну и решено. Агеев двинулся в сторону съемочной площадки.
Турецкий
В Невинномысск Турецкий отправился сначала самолетом — до Ставрополя, оттуда автобусом за час с лишним до расположения воинской части. На поиски которой, кстати, ушло еще не менее двух часов.
Александр Борисович изучил в военкомате книги учета личного состава и убедился, что Заварзин действительно никогда порог этой части не переступал.
И в то же время из Бугульмы парень отбыл именно сюда.
Итак, парадокс. Нонсенс. Люди не исчезают бесследно. Тем более когда это не просто люди, а призывники Российской армии. У которых из документов — один военный билет. Которые, между прочим, не имеют возможности свободно передвигаться. И которые даже прием пищи и отправление естественных надобностей совершают фактически под постоянным надзором.
Но старший прапорщик Никодимов, тот самый, осуществляющий надзор, по-идиотски разводил руками и уверял, что не знает он ничего ни о каком пропавшем призывнике.
Турецкий сидел с ним в бывшей «ленинской» комнате, где на стенах когда-то висели портреты членов политбюро и командующих родов войск, — командующие остались, члены сдали вахту выдающимся полководцам прошлого, отдаленно напоминавшим Суворова и Кутузова. Было душно. Но прапорщик вместо того, чтобы все быстро и честно рассказать, тянул кота за хвост. Разговор бесконечно катился по кругу.
— С ОСП в Казани тринадцатого октября с вами отбыло двадцать призывников?
— Так точно.
— А в часть прибыло девятнадцать?
— Так точно.
— Значит, один до части не доехал, так?
— Никак нет.
— Но как же нет, прапорщик? — злился Турецкий. — Как же нет?! Когда с областного сборного пункта в Казани тринадцатого октября с вами отбыло двадцать призывников, а в часть прибыло девятнадцать?..
И вот так до полного одурения.
— Никак не возможно, чтобы не доехал… — мотал головой прапорщик. — У нас все четко.
— Нет, не все. Вот же документы из райвоенкомата. — Турецкий совал Никодимову бумаги. — Внизу — ваша подпись. Это ваша подпись? Вы подтверждаете?
