– Сэр, это же улика! – воскликнул я. – Она могла бы вывести нас на того типа! Уму непостижимо, как…

– Чепуха! – остановил меня Уоррен. – Мы переписали слова, и Лонг их огласит. Однако целью этого послания, написанного мелом на стене, несомненно, было привлечь внимание, обратить гнев на определенные элементы. Я не допущу в городе смуты, для усмирения которой придется вызывать лейб-гвардию…

– Как это случилось в Кровавое Воскресенье[34]? – спросил кто-то, имея в виду самый грубый (на тот момент) промах великого человека. Сейчас, оглядываясь назад, я прихожу к выводу, что это, по всей видимости, был я.

– Я оставлю без внимания этот выпад, – ответил Уоррен. – Главное – это то, что Лондону не нужно кровопролитие. Первостепенной задачей является поддержание общественного порядка, согласно распоряжению Министерства внутренних дел и всем последующим распоряжениям. – С этими словами он развернулся, собираясь уйти, затем снова повернулся ко мне. – А вы, сэр, кто вы такой?

– Сэр, я Джеб, из «Стар».

– Значит, «властелин колец», да? Вы знаете, во сколько человеко-часов обошлась нам проверка сообщений о неизвестных с кольцами? Это просто отвратительно!

– Сэр, это была реальная улика, о которой было сообщено надлежащим образом, – возразил я.

– Сэр, должен предупредить вас о том, что я послал письмо вашему мистеру О’Коннору с жалобой на ваше превратное представление наших трудов.

– Сэр, две новые жертвы, зверски убитые за одну ночь, уничтожена наиболее важная улика, а все ваши усилия, похоже, ни к чему не привели. Общественность…

– О Боже, сэр, мы в Скотланд-Ярде выполняем свой долг, а несвоевременные комментарии и нелепые улики, уводящие в сторону, которые выдает пресса, только усугубляют ситуацию. Смею вас заверить: Скотланд-Ярд одержит победу, порядок будет восстановлен, и все снова станет так, как должно быть. Мы непременно схватим этого мерзавца, и он будет повешен в Ньюгейтской тюрьме. Но и вы должны делать свое дело, ибо мы на одной стороне, из чего следует, что вы не должны выставлять нас дураками. Всего хорошего, господа!

Одна из привилегий, дарованных полководцу, заключается в том, что ему не обязательно оставаться на месте, чтобы воочию увидеть последствия своих решений; вот и сэр Чарльз развернулся и отошел от нас, и его тотчас же обступила свита суетящихся и кудахчущих адъютантов, проводивших его к экипажу, в котором он умчался навстречу приближающемуся рассвету.

Бедняга констебль Лонг остался держать перед нами ответ в полном одиночестве, поскольку остальные «бобби» и следователи стояли в стороне, возможно радуясь тому, что большой начальник не заставил их выстраиваться в шеренгу, как он хотел, в нелепой попытке насадить военную дисциплину у тех, кто зарабатывал слишком мало, не имел надлежащей подготовки и был вынужден иметь дело с превосходящим противником.

– Итак, Лонг, выкладывайте. Это вы сделали открытие; рассказывайте, как все было.

Мы столпились вокруг Лонга, словно намереваясь его сожрать, но обнаружили красный нос и налитые кровью глаза человека, который вот уже добрый десяток лет отмачивал изрядную долю своего мозга в джине и от которого пахло соответствующим образом.

– Я несу дежурство, и времени почти три ночи… – начал бедолага, после чего поведал нам печальную историю о том, как шел с фонарем по Гоулстон, заглядывая во все щели и закутки, и тут луч света выхватил яркое алое пятно на скомканной тряпке, лежащей в дверях, которое могло быть только одним. Подобрав тряпку, Лонг обнюхал ее и убедился в том, что красное – действительно кровь, а подтеки неприятного оттенка оставлены, судя по всему, фекалиями. По словам констебля, он решил, что эта улика может иметь отношение к изнасилованию, поскольку до него еще не дошли страшные известия о Митр-сквер и Датфилдс-ярде. Затем Лонг заметил написанные на стене слова. Он отправился прямиком в участок на Коммершл-стрит и предъявил найденную улику, а более проницательный сержант сложил картинку, вот почему сейчас, около пяти часов утра, в бледных предрассветных сумерках перед «Образцовым жилым домом Уэнтворта» собралась такая толпа.

– Что было написано на стене? – резким тоном спросил Каванах, словно перед ним стоял не этот несчастный болван, а сам сэр Чарльз, который приказал стереть надпись, однако посчитал ее настолько важной, что поспешил лично прибыть на место.

– Надпись гласила, – неуверенно произнес Лонг, – «Евреи те кого не обвинят так как».

– Евреи?

– Да, сэр, так оно и было. И вот что странно: даже такой парень, как я, знает, что слово «евреи» пишется Е-В-Р-Е-И, но этот тип точно спятил, он написал его неправильно, он написал «Й-Е-В-Р-Е-И», вот как.

Все застрочили в своих блокнотах, записывая этот необъяснимый факт.

– Вы в этом уверены?

– Как в том, что сейчас стою перед вами.

Мы покачали головами. И действительно, тема евреев звучала в этом деле слишком громко, и «Стар», газета, в которой я работал, не проявила должной осмотрительности и подхватила досужие предположения. Для многих евреи оставались чужеродным элементом, и их спешили обвинить во всех смертных грехах. И все эти люди будут очень довольны, если евреи или еврей действительно окажутся в чем-то виновны, и странная, туманная надпись на стене, похоже, указывала именно на это – если вообще на что-то указывала.

– Установлено ли достоверно то, что обнаруженная вами окровавленная тряпка действительно является частью фартука убитой?

– Сэр, об этом вам лучше справиться в морге, да, сэр, – ответил Лонг.

Тут другой полицейский – возможно, констебль Халс из полиции Сити, показавшийся через мгновение, – подхватил:

– Тут я могу вам помочь. Я только что из морга, поскольку комиссар Смит вывел всех нас на улицы, и действительно, обрывок по форме, фактуре и размерам в точности соответствует разорванному фартуку на останках бедной женщины на площади.

Итак, это все ставило на свои места. Убийца пришел сюда. Но он ли написал на стене эти слова? Определенно, все указывало на то, ибо послание действительно было обращено к главному социальному аспекту дела, и убийца, по-видимому, хотел передать какую-то мысль.

Но… какую?

Прежде чем разойтись, мы постояли немного вместе, все мы, «старики», которые занимались этим делом с самого начала, и даже грошовые писаки, с которыми в кои-то веки общались как с равными; мы стояли в бледных сумерках пробуждающегося Уайтчепела и пытались понять, что к чему. Сейчас я уже не могу вспомнить, кто что говорил, но я помню суть споров, и теперь мне кажется, что это имеет непосредственное отношение к делу и, больше того, связано с тем, что вскрылось в ближайшие дни и недели, однако и сейчас, по прошествии двадцати четырех лет, вызывает жаркие дебаты.

Должен заметить, что некоторые считали, что бедняга Лонг ошибся. Выяснилось, что вышеупомянутый констебль Халс из полиции Сити прибыл на место до того, как надпись была стерта, и записал в своем блокноте несколько отличающийся вариант. Таким образом, однозначность отсутствовала; вот почему этот вопрос до сих пор не дает покоя.

По словам Халса, на стене было написано: «Еувреи не те кого обвинят так как», в отличие от варианта Лонга: «Еувреи те кого не обвинят так как».

Эта проклятая частица «не»! Ветры интерпретации гоняют ее из стороны в сторону, подобно непривязанному воздушному шарику.

– Двойное отрицание, – заметил Каванах, выпускник университета. – Технически, грамматически, по всем правилам два отрицания отменяют одно другое, поэтому истинный смысл, независимо от местонахождения «не», заключается в том, что евреи действительно виновны. Смысл надписи таков: «Евреи – те, кого обвинят так как».

– Из этого еще не следует их вина, – возразил кто-то еще. – Фраза нейтральная; в ней просто утверждается, что евреев обвинят, как всем нам хорошо известно и как мы уже видели собственными глазами. Евреи – главный жупел нашей эпохи, и их действительно обвинят.