— И пили разное вино? — Не сходя с шутливого тона, спросила Магда, закурила и, жестом приглашая Бояринова сесть, положила на журнальный столик сигареты. — Курите.

— Представьте себе, это, пожалуй, одна из главных причин наших хронических семейных размолвок. Я предпочитал сухие вина. Моя жена — коньяк и водку.

— И, очевидно, эта ее страсть разгоралась сильнее, когда театр был на гастролях в других городах, или когда она выезжала из Москвы на киносъемки? — Магда затянулась сигаретой и, подняв голову, пустила в сторону люстры красивое перекатное кольцо дыма.

— С вами опасно разговаривать, — разминая сигарету, ответил Бояринов.

— Потому что у нас слишком много общего. Мой бывший муж тоже служитель Мельпомены.

— Артист?

— Нет, он кинооператор на «Мосфильме». Причем, один из лучших операторов. У него всегда сходятся концы с концами.

Не сошлись только наши души и наши жизненные принципы. — Лицо Магды сразу как-то посерьезнело, словно его опахнуло пепельное облачко. — А теперь, когда я знаю, кто вы — я вас слушаю. Чем могу быть полезной?

Бояринов начал не сразу. С минуту он молча курил, рассеянно глядя на красивую хрустальную люстру, потом, словно боясь, что Магда может не так понять его затянувшееся молчание, начал:

— У актрисы Лисогоровой через месяц будет юбилей. Вы, очевидно, знаете ее по сцене?

— Лисогорова?!. Покажите мне человека, кто ее не знает. Можно всего лишь раз увидеть ее в фильме «Потерянное поколение», и она запомнится на всю жизнь. Я была еще девчонкой, когда проливала слезы во время чеховского спектакля «Чайка». Ей уже пятьдесят?

— Шестьдесят, — ответил Бояринов, наблюдая за игрой выразительного лица Магды, на котором каждое движение души находило моментальное выражение. Сейчас на нем были написаны удивление и искренний восторг. Они проступали в блеске больших черных глаз, во вздрогнувших ноздрях, в легком румянце, прихлынувшем к ее смуглым щекам.

— Вот что значит талант от бога!.. Он даже хранит в своей первозданной красоте тело. — Магда закрыла глаза и смолкла. — Сейчас я отчетливо вижу лицо Лисогоровой, каким видела его несколько лет назад в роли Кручининой. Боже мой, я не смогла сдержать рыданий в той сцене, когда Кручинина нашла своего потерянного сына Григория Незнамова. Чуть ли не наизусть, еще со школьной скамьи я знала текст пьесы Островского, уже наперед могла произнести почти каждую реплику действующих лиц, а все равно в этом месте спектакля заходилась в рыданиях. Лисогорова!.. В одной фамилии есть какая-то романтика и тайна. Люблю эту актрису!.. Вряд ли в нашем теперешнем театре с его давнишними традициями рядом с Лисогоровой можно кого-нибудь поставить. Это идет от корня Ермоловой и Комиссаржевской.

Видя, что Магда замолкла и ждет, когда же, наконец, Бояринов заговорит о конкретной цели своего прихода, связанного с тем, что до войны ее бабушка работала в театре, где состоит актером Бояринов, он решил заговорить о том, во имя чего он переступил порог этого дома.

— Вот уже две недели я ищу одну вещь, которая в какой-то степени связана с вашей бабушкой и с актрисой Лисогоровой. Как бы вам сказать… — Бояринов замолк, в уме подыскивая слова, которыми можно было бы точнее выразить причину, которая привела его в квартиру, где когда-то жила бабушка Магды.

— Говорите так, как лежит на сердце, — Магда насторожилась, словно боясь, что то, о чем будет говорить Бояринов, бросит хоть малейшую тень на светлую память ее бабушки.

— Вы располагаете десятью-пятнадцатью минутами времени? Я буду вам признателен, если вы выслушаете и поймете меня. — Бояринов почти молитвенно приложил к груди ладони.

— Хоть час! — ответила Магда. — У меня сегодня свободный день. А беседа с вами мне интересна.

Бояринов вытащил из папки стопку машинописных листов с очерком Лисогоровой и положил их на журнальный столик перед Магдой, которая, пробежав взглядом по заголовку и первым строкам, встала.

— Хотите кофе?

Бояринов снизу вверх смотрел на Магду, фигуру которой плотно облегал шелковый синий халат, четко вырисовывая плавные линии ее стройного, сильного тела.

Встал и Бояринов.

— Если позволите, это сделаю я. В нашем театре нет равных мне по знанию таинств приготовления кофе по-турецки. А вы тем временем прочитайте статью. Я хочу, чтоб вы читали ее наедине. Прочитав ее, вы поймете — зачем я к вам пришел.

Магда свела у переносицы свои густые, отливающие синевой черные брови, склонила голову и о чем-то задумалась. Может быть, в эту минуту она пыталась зримо представить, какой порядок у нее на кухне, решая: можно ли там появиться человеку, которого она видела впервые, к тому же — мужчине. И, резко вскинув голову, от чего брови как бы разомкнувшись, сами по себе взлетели вверх, она просветленно улыбнулась и громко, с какой-то детской веселостью воскликнула:

— Вы просто умница!.. С вами даже интересно!.. V вас какая группа крови?

— Первая, — нерешительно ответил Бояринов, все больше и больше проникаясь чувством просыпающегося в его душе интереса и тайного восхищения перед женщиной, в которой детская непосредственность сочеталась с бесхитростной душевной распахнутостью и моментальной реакцией на все, что происходит рядом с ней, вокруг нее.

— У нас даже в этом общность! Если вам когда-нибудь будет нужна кровь — лучше моей не найдете. В ней есть все: блеск солнца над вершинами Арарата и хмель винограда с долин подножия Зангезура… — Магда взяла за руку Бояринова так, как воспитательница детского садика берет за руку непослушного малыша, и повела его за собой на кухню.

С каждой минутой Бояринов все сильнее и сильнее попадал под власть этой несколько странном и незаурядной женщины.

— Вот вам кофе, вот кофеварка, вот сахар, вот… — Магда метнула на Бояринова взгляд, в котором светилось озорство и нетерпеливая радость. — Что вам еще нужно? Плита перед вами, вот спички. Хотите фартук? Подвяжу!.. — Магда потянулась к висевшему за холодильником фартуку, но ее остановил Бояринов.

— Нет, нет… Не нужно. Я делаю это без фартука.

— Ну, с богом! — Магда, плавно присев, сделала реверанс благовоспитанной гимназистки и, кокетливо улыбнувшись, закрыла за собой дверь кухни.

«Ну, друг Бояринов, ты попал, как Чацкий с корабля на бал», — подумал Бояринов и, осмотревшись, насыпал в кофеварку кофе.

Кухня сверкала безукоризненной чистотой и белизной. Все стояло на своих местах, все говорило о том, что хозяйничает здесь женщина с тонким вкусом и любовью к порядку. Предметы модного кухонного гарнитура были расставлены и подвешены на стенах так, что создавалось впечатление простора и удобства. Над плитой «Карпаты», за которой последний год охотятся москвичи, сливаясь с рядом подвешенных на стене полок, белым козырьком выступала вытяжка с клавишами, на каждом из которых был нарисован знак его назначения. На широком подоконнике стояло десятка два горшочков с молоденькими кактусами, некоторые из них являли собой целые семьи ощетинившихся шариков и стручков. Бояринов пытался найти хотя бы два одинаковых кактуса — и не находил. «Наверное, это ее хобби. Говорят, у писателя Ломова коллекция из ста с лишним видов кактусов», — подумал Бояринов, следя за кофе. Только теперь он заметил, что стены кухни были оклеены пленкой под ситец. «Достают же люди!.. Посмотрела бы она на мою кухню — ногу можно сломать». На окнах висели льняные шторы с народным украинским орнаментом: поперечные узкие и широкие полосы с вышивкой на сером фоне удачно схватывались с цветом фанеровки кухонного гарнитура. Рисунок линолеума на полу изображал чешский паркет. На свободной от полок стене равномерно тикали старинные ходики с кукушкой. Гири, на цепочках свисающие над столом, имитировали зеленые еловые шишки. «А эту люстру она купила в художественном салоне на улице Димитрова. Я видел такую весной, хотел купить, да денег с собой не было». — Бояринов, задрав голову, смотрел на кованый угольчатый светильник, рисунком своим чем-то напоминающий фонарики старого Петербурга.