Инга смеялась над его радостным голдением и села в его машину. Петер поехал к

сараю недалеко от шлюза. Инга не беспокоилась, она точно знала эту местность, прямо

напротив лежало пастбище её семьи. Хотя Петер Клаазен напротив, с удовольствием вёл

себя как дамский обольститель, Инга наслаждалась его радостью и усердием.

Старая ржавая бочка стояла посреди луга. Петер пошёл в сарай и вытащил чёрное

ведро, в котором извивались тёмные спины угрей. Мёртвые животные ещё передвигались.

Он порылся в своих карманах в куртке. Потом поспешно обшарил её. Покачал головой,

выругался и посмотрел на ноги Инги. Когда Петер посмотрел вверх, его ухмылка была

одновременно хитрая и стеснительная.

— Госпожа Люншен, нам нужны ваши чулки.

— Что, простите?

— Честно. Я забыл мои. Нам нужны нейлоновые чулки.

— Вы хотите прокоптить мои чулки или мои ноги?

— Нет. Нам нужны чулки, в противном случае мы не получим угря. Я дам вам новые, я

вам обещаю

Он улыбался с такой надеждой, что Инга вздохнула, пошла назад к машине и стянула с

себя тонкие колготки.

— Вот, пожалуйста. Эта история должна стать скоро веселее, иначе я возвращаюсь

пешком к бензоколонке.

Петер Клаазен спросил, разрешает ли она положить ему руку в чулок.

Инга забеспокоилась, но кивнула.

Рука Петера в колготках Инги телесного цвета не выглядела так, как будто бы

принадлежала ещё и телу Петера. Как бесцветные глаза животного глубоководной зоны моря

она передвигалась в воде ведра, и уже схватила своего первого угря. Инга склонилась над

ведром. Мёртвый угорь вздрагивал, но Петер быстро зацепил рыбу крючком. И эти крючки

он вешал в металлические стержни, которые проходили через бочку наверх. Петер вытянул

руку из колготок Инги и подал их ей.

— Теперь ваша очередь.

Инга надела чулок себе на руку, опустила её в ведро и схватила, но угорь ускользнул от

неё.

— Храбрец.

Инга схватила смелее и смогла удержать его. Она кричала, когда тянула рыбу из воды,

и могла чувствовать, как он передвигается. Петер Клаазен ловко забрал угря у неё, проколол

ему крючком челюсть и повесил рядом с другой рыбой. Инга смеялась, немного затаив

дыхание, когда подавала Петеру следующую рыбу. Когда все угри висели в бочке, он зажёг

маленький огонь внизу в печи, но та нуждался только в жаре, а не в горящем пламени. Петер

положил круглую крышку бочки на стержни с рыбами. Потом они сели в машину, болтали и

смеялись, и пили кофе из термоса, который Петер выудил с заднего сидения.

У них был только один бокал, за что Петер Клаазен просил прощения. Инга говорила,

что делать нечего, у неё тоже были только колготки. Затем оба смеялись от души, и Инга

чувствовала себя молодой и озорной и в этот момент забыла о Берте. Когда Петер подавал ей

чашку с кофе, их кончики пальцев соприкоснулись. Он получил удар, вздрогнул и горячий

кофе обжёг Инге руку. Она сжала губы и покачала головой, когда Петер хотел рассмотреть

её руку.

Позже она взяла двух свеже копчёных угря в Бремен.

Петер Клаазен предложил Инге установить кассетный магнитофон в машину и

позвонил в пятницу вечером во входную дверь на Геестештрассе с чемоданом инструментов

под рукой, чтобы тут же начать монтаж, и она смогла слушать музыку уже в воскресенье на

обратном пути. Это были пасхальные каникулы, Мира и я также были здесь, моя мать

улаживала какие-то дела в городе.

Инга была смущена, когда открывала ему дверь, однако быстро преодолела своё

смущение, потому что увидела, как был смущён он сам. Она говорила себе, что старше

минимум на 15 лет, чем этот мальчик, и быстро вернула назад свою сдержанность с ним.

Тётя обращалась к нему с тёплым снисхождением, которое было всегда смешано с чем-то

вроде грустной самоиронии.

Его попросили войти и снабдили чаем и пирогом. Харриет разговаривала с ним, она

знала его шефа — владельца бензоколонки. Розмари сидела за столом, перед ней стояла ваза

с одиноким георгином, светло-жёлтым с розовыми кончиками лепестков. Розмари подняла

голову и посмотрела над цветком на Ингу и её посетителя. Она подняла свои тонкие медно-

красные брови и осмотрела молодого человека с седыми волосами с головы до ног. Уже при

первом слове, которым обменялись её тетя Инга и Петер Клаазен за столом, она поднялась со

стула, стала оживлённой и тихой как животное, которое чует запах. Мира наблюдала за

Розмари из-под полузакрытых век.

Харриет тоже почувствовала внимание своей дочери и у неё возникла идея:

— Господин Клаазен, мы давно ищем репетитора по математике для Розмари.

Возможно, Вы захотите принести себя в жертву один, два раза в неделю?

Петер Клаазен посмотрел на Розмари, та оглянулась, однако, ничего не сказала.

— Ты хочешь, Розмари? — спокойно спросил он.

Розмари перевела взгляд от него к Инге, которая начала под её взглядом поправлять

себе волосы. Тогда она посмотрела на Миру и улыбнулась своей улыбкой хищника, которая

была у неё, так как её клыки были немного длиннее, чем резцы.

— Почему нет?

— Точно, — ликовала Харриет, которая не могла понять, почему Розмари была так

покладиста. — Итак! Я плачу Вам 20 ДМ в час.

Берта, которая была занята своим пирогом, взглянула вверх над тарелкой и сказала:

— О, двадцать марок. Это очень много денег. Это может быть... итак? Я имею в виду

ещё? Теперь скажи что-нибудь.

Петер, очевидно, был в курсе дела о Берте, во всяком случае, он не казался даже

удивлённым, а любезно сказал:

— Да, госпожа Люншен, это… это большое количество денег.

Но когда он рассматривал Ингу, то внезапно остановился. Инга отвернулась.

— Хорошо, хорошо, хорошо! О, Инга, он это сделает!

Харриет была радостной.

— Подождите, дорогой господин Клаазен, я должна принести календарь, тогда мы

сможем выбрать один день. Розмари, когда у тебя ещё во второй половине дня гимнастика?

Я быстро. Одну минуту, пожалуйста. Да?

Голос Харриет доносился из кухни и был немного погружённый в панику в поисках

календаря. Наверное, её поспешность была от того, что она была смущена. В конце концов,

не каждый день попадаешь на молодых почитателей своей старшей сестры, и уж тем более

на таких, которые также выглядят красивыми и владеют математикой. Мы слышали, как

Харриет рассеянно бормочет, пока перерывает выдвижной ящик кухонного стола.

– По средам, мама.

Розмари закатила глаза.

Харриет вернулась и махала карманным календарём, потом упала на стул.

– Итак, по средам у тебя гимнастика, дитя моё, чтобы ты это знала.

Розмари тяжело вздыхала и смиренно качала головой.

– Итак, что всё же происходит в другие дни?

Харриет держала календарь, вытянув далеко от себя руку и моргала.

— Ах, здесь так темно. Совсем ничего нельзя разобрать.

Петер Клаазен недолго смотрел на обеденный стол, потом подошёл на шаг, взял вазу с

георгином и быстро отодвинул в сторону от календаря Харриет. Потом он снова отступил на

шаг. Толстый жёлто-розовый цветок парил как старомодная настольная лампа над

календарём Харриет.

Харриет пристально озадачено смотрела на цветок, потом взглянула поверх него и

звонко рассмеялась. Её глаза светились, когда она смотрела от Петера Клаазена к своей

сестре, и снова назад к Петеру Клаазену. Берта тоже смеялась, её глаза заполнялись слезами.

Сердце Инги сжималось. Она едва ли могла смотреть на мужчину, так сильно она

любила его в этот момент. Это внушало ей страх.

Даже Мира улыбалась под своей чёрной чёлкой.

Казалось, глаза Розмари становились ещё светлее.

Я тоже должна была смеяться. Потом я внимательно рассматривала лица других

женщин: в этот момент мы были все этим увлечены.