Кривится, должно быть, начиная понимать, к чему я веду.

Становится полубоком, и я вижу только левую часть его лица.

– А это-то тут при чём? – сквозь зубы цедит, нервно теребя лямку майки.

– Так, ответь, плохо? Не нравится? Раньше было лучше?

– Какое "раньше" ты имеешь в виду?

– До того, как я запал на тебя.

Хмыкает и кивает, прикусывая губу, чтобы задавить понимающую усмешку.

– Так ты, выходит, ещё и благодетель? Считаешь себя принцем на белом коне?

– Скорее, ублюдком на диване, не съезжай. Херово? Херово спать по двенадцать часов вместо того, чтобы вкалывать на бесконечных подработках? Жрать то, что хочешь, а не то, на что мелочи в кармане хватит? Херово тебе сейчас, Кай?

Молчит. Отворачивается к панорамному окну и продолжает обнимать себя за плечи. Сжимает их, растирает пальцами, словно мёрзнет. Словно пытается себя удержать.

– А секс? Ты ничего не сказал о сексе.

Проглатываю смешок и качаю головой.

Упорно передёргивает, за фразы цепляется – всё, лишь бы не отвечать. Лишь бы не признавать то, что я могу быть прав.

– Мне больше нравится тебя трахать, а не говорить об этом.

– Не сомневался.

Начинаю терять терпение. Вся эта словесная пикировка заходит явно не туда, и, должно быть, Кайлер искренне надеется запиздеть меня и отделаться.

Хер с джемом, малыш.

– Если ты больше не в заднице, то за каким хером пытаешься сохранить воспоминания об этом дерьме?

– И надолго? Надолго я "не в дерьме"? А, Рен?

– Значит, ждёшь, что будет, если наиграюсь?

Отрицательно мотает головой. Отлипаю от спинки и опираюсь локтями на колени, слежу за ним исподлобья, пытаясь угадать, что за эмоции искажают его лицо.

– Не "если". Когда. В этом весь вопрос. Когда ты наиграешься.

И на хуй я только доебался до этих обоссаных цифр? Что мне не сиделось-то, блять?

– Я не выкину тебя с голой жопой и просроченным проездным в кармане. Это ты хотел услышать?

И до чего же злит, злит этот ебучий, скатившийся в полное днище диалог, ясно напомнивший мне, кто есть кто. Кто для меня он и функцию чего для него выполняю я.

У нас типа "отношения", ага.

Ладно. Просто взять себя в руки раньше, чем закипающее дерьмище перельётся через край, а после заставит меня пожалеть об этом.

– Я хочу… – даже не знаю, как начать теперь, после неловкой, уничтожившей все иллюзии паузы. Поднимаюсь с дивана и шагаю к нему, останавливаюсь в шаге, правой ладонью проходясь по его предплечью и замирая на шее. Легонько сжимаю, почти лаская, успокаивая. – Хочу починить тебя. Выдернуть. И из метафорической ямы тоже. Колёс не достаточно, Кайлер. Давно пора пережить и отпустить это. Отпусти её, Кай.

– Метафорической… – повторяет так тихо, что я едва расслышал. Ведёт ладонью, повторяя движение моих пальцев, и натыкается на них, сжимает шею поверх. – Ты иногда меня удивляешь. По закону жанра тебе не положено даже знать таких слов.

Хмыкаю и, словно получив негласное разрешение, прижимаюсь к нему вплотную, обхватывая второй рукой и большим пальцем цепляясь за шлёвку рядом с застёжкой на его джинсах.

– А что положено? Отрыжка и сальные патлы по пояс?

– Ага…

Заторможенным становится, совсем тихим, почти впадает в какой-то странный анабиоз, и я решаю, что наступил нужный момент. Нужный для того, чтобы надавить ещё немного, чуть-чуть.

Склоняюсь ближе, почти губами касаясь его уха. Невольно вздрагивает от того, как дыхание ложится на раковину, втягивает шею.

– Давай, решайся, детка. Это не будет тем, о чём тебе придётся пожалеть.

Едва ощутимо кивает, прижимая мою ладонь.

– Знаешь, о чём я жалею? – всё так же на границе слышимости, создавая почти мистическое ощущение близости, спрашивает и оборачивается ко мне, смотрит через плечо, быстро взглядом по лицу скользит, оценивает и, заглянув в мои глаза и понизив голос, продолжает: – Жалею, что не хватило решимости тебе вставить.

В глазах темнеет моментально.

Как занавес падает.

Толкаю в спину и разворачиваю к себе, не задумываясь, механически, равно как и побелевшими от напряжения пальцами стискиваю его нижнюю челюсть, силой задирая голову вверх.

Прямо в глаза смотрит, даже когда, психанув, смахиваю очки на пол. И в его серых, совершенно на мои без линз не похожих, плещется вызов.

Нарочно провоцирует, из себя выводит, на болевые точки давит и ждёт. Ждёт реакции. Наблюдает за тем, что я сделаю.

Вжимаю в оконную стеклину, наваливаюсь, нависаю над ним и запоздало осознаю, что он только что переиграл меня.

Достал.

И этот взгляд. Забытый мной, упрямый, бросающий вызов.

Заглатываю крючок. Снова. Знаю, что подавлюсь им, знаю, что встанет поперёк глотки, но…

Выдыхаю и не своим голосом, словно на октаву ниже, словно чтобы вот-вот перейти на гуттурал:

– Не могу понять, чего больше хочется: морду тебе разбить или засосать.

Усмехается и, вцепившись в ворот моей футболки, привстаёт даже, оказывается ещё ближе.

Почти.

Сантиметры.

Прямо в лицо дышит, и, когда размыкает губы, я почти чувствую, какие они сейчас на вкус. Какая шероховатая, обветренная нижняя.

– Бей.

Сучёныш.

Дёргаюсь и, оттолкнув его лицо, отступаю назад.

Поколачивает немного, нервная дрожь гуляет по фалангам пальцев. Требуется время, чтобы стряхнуть с себя это ощущение, избавиться от него и удержаться от едкого комментария в ответ и новой пикировки.

– Одевайся, провокатор. Поехали.

Передёргивает плечами и всё-таки кивает.

Услышал, или стоит ждать новой выходки?

– Картинку-то хоть самому выбрать можно?

– Только если это будет не ванильная сопля.

***