– После всего, что со мной было? Или всего, что было с тобой после того, как я трахнулся с кем-то?

Молчу.

Не услышит. Не поверит. Не захочет мне верить.

Тошнота к горлу подкатывает, на языке отчего-то горький, желчный привкус.

И оглушающий хруст стоит. Лёд трескается. Ещё немного, и вниз. Под ледяную воду.

– Ты думал, выйдет откупиться навороченным смартфоном?

Больно, хлёсткой фантомной пощёчиной. Уже по другой щеке.

– Нет, не думал. Не собирался откупаться от тебя. Я вообще не…

Скидывает лямку с плеча, полупустой рюкзак бесформенной кучей валится под его ноги.

Переступает и, не отводя взгляда от моего лица, не отводя покрасневших глаз, шагает вперёд.

Я почти дышу в этот момент. Почти верю, что вот оно…

Оказывается рядом в полпрыжка и, привстав на носки, сгребает в кулак ворот моей рубашки. Комкает её в кулаке и тащит меня на себя, наклоняет и так впивается в рот, что у меня голова кружится.

Целует, яростно атакует своим языком, словно пытаясь трахнуть в рот, и вдруг с силой стискивает зубы на нижней губе. Настолько сильно, что судорогой всё лицо сводит, а выступившие на глазах слёзы не удерживаются на ресницах и срываются вниз.

Терплю, почти не дышу от боли и даже коснуться его не смею, так и стою, вцепившись в карманы.

И в голове только треск, треск, треск!

Перестаёт мучить, отшатывается так же стремительно и, отступив к своим вещам, закинув рюкзак на спину, тыльной стороной ладони вытирает влажные, оставляющие полупрозрачный алый след губы.

– Я люблю тебя. – Последнее, что остаётся, последнее, что у меня есть. Последнее, что он может вот так запросто вырвать прямо у меня из-под рёбер.

Меняется в лице, болезненно морщится, сбрасывает эту свою едва ли не на суперклей посаженную маску, и его глаза становятся подозрительно блестящими. Отсвечивает, как кошка.

Сглатывает и, отрицательно покачав головой, легонько кивает вправо.

Прикрываю веки, ощущая, как печёт словно накалившуюся роговицу, но послушно поворачиваю голову и взглядом натыкаюсь на собственное лицо.

Отражение в зеркале.

Негромко, совсем как опустившаяся на гроб крышка, закрываясь, щёлкает входная дверь.

Оглушающе тихо внутри становится. Тихо настолько, словно сверху уже пара тонн земли.

И зеркальный двойник словно скалится, приподнимает подбородок, с вызовом пялится.

Не помня себя, замахиваюсь. Всю оставшуюся в больной голове дурь в этот удар вкладываю, и как только костяшки сталкиваются с холодной поверхностью, с воем скатываюсь вниз.

Падаю на колени и жмурюсь, чтобы пережить приступ чудовищной, обожравшей кисть боли. Баюкаю её, прижав к груди, и вижу, как, багровея, наливается опухоль, пальцами почти не могу пошевелить. Не то рычание, не то вопль затухает внутри, обдирая глотку.

А отражение… Отражение забавляется, показывая уже вовсе не моё лицо. Отражению наплевать, ни царапины.

Судорожно вдыхаю, обжигает единым глотком воздуха. Кое-как отдышавшись, упрямо сжимаю зубы.

Левой рукой цепляясь за стены, правая – бесполезной плетью вдоль тела.

Перед глазами мутно. Скулы печёт.

Оборачиваюсь через плечо. Оборачиваюсь и снова взглядом по ряду зеркал.

На кухню тащусь. Где-то там был тяжёлый разводной ключ.

Эпилог

Грызу резинку на самом обыкновенном деревянном карандаше и всё никак не могу начеркать хотя бы пару строк долбанного эссе.

Ну не моё это, сушёную мышку лекторше на воротник!

Мученически закатываю глаза и, выплюнув карандаш, чтобы по неосторожности нёбом на него не насадиться, падаю лицом на сложенные поверх беспорядочно раскиданных, девственно-чистых листов, руки.

Пресвятая Упячка, Ктулху и ЛММ, ну за что, а?!

Разворачиваю голову, укладываясь на тыльную сторону ладони щекой, и вижу, как открывается дверь в нашу подсобную каморку.

Ну да, за то время, что я не работал, мало что изменилось в пиццерии. Терри не особо-то хотел брать меня назад, но и очереди из жаждущих потаскать коробки в форменной кепке тоже не наблюдалось.

И привет, подсобка, кофейный автомат и ночные смены. С той только разницей, что несравнимо легче сейчас – универ и всего одна единственная подработка.

Универ, из которого я должен был вылететь по всем правилам в начале нового семестра, но моя учёба оказалась оплаченной сразу на три года вперёд. Грех задирать нос и отказываться от такого подарка, учитывая, что я прилично так поостыл спустя пару месяцев.

Впрочем, пользоваться прихваченным буком я тоже не стесняюсь, только вот каждый раз, уходя из общаги, чуть ли не в матрас его зашивать приходится, чтобы не спёрли.

Так и не залез ни в одну из личных папок. Боюсь наткнуться на видео и многочисленные фото. Боюсь, потому что и без этого всё ещё стрёмно.

Стрёмно признаться даже себе, насколько скучаю по дебильным шуточкам и раздражению на ключицах от колючей, только-только пробившейся щетины.

– Дрыхнешь? – Пальцами щёлкает у меня перед глазами Сидни.

Выпрямляюсь, осоловело моргая, выныриваю из нахлынувших размышлений.

– А?

Хмыкает и, одёрнув красную майку вниз, так чтобы показалась ложбинка на груди, усаживается на стул напротив.

– Рот закрой, мало ли что с потолка капнет.

– Ага…

Потягиваюсь, с опаской откидываясь на не внушающую доверия хлипкую спинку стула, и наблюдаю за тем, как она упорно борется с пультом от телека. Хлопает по задней крышке, видимо, надеясь выбить из сдохнувших батареек остатки заряда.

Подрываюсь с жалобно скрипнувшего стула и, привстав на носки, включаю пришпиленный под самый потолок телевизор нажатием маленькой красной кнопки. С видом победителя возвращаюсь на место и уже усаживаю свой зад, как понимаю, что попал на блядский MTV.

Да вы издеваетесь.

Победитель по жизни, как же.

И пусть в зомбоящике прыгает какая-то анарексичного вида девочка, заливаясь о вечной любви к шоколаду, всё равно коленки подводит.

Не слушаю музыку. Не смотрю клипы. Ебал я всё это.