Общий итог наших попыток ответить на вопрос, кем были древние русы, давшие свое имя древнейшему государственному образованию днепровских славян, таким образом, является далеко не утешительным. Группа археологических памятников, быть может, принадлежавшая этому «племени», как видим, пока что не поддается сколько-нибудь удовлетворительной этнической расшифровке.

В третьей четверти I тыс. н. э. славянское население, расселившееся в Верхнем Поднепровье и смешавшееся с местными восточнобалтийскими группировками, при своем дальнейшем продвижении на север и восток достигло границы областей, издревле принадлежавших финно-угорским племенам. Это были эсты, водь и ижора в Юго-Восточной Прибалтике, весь на Белом озере и притоках Волги — Шексне и Мологе, меря в восточной части Волго-Окского междуречья, мордва и мурома на Средней и Нижней Оке. Если восточные балты являлись соседями финно-угров с глубокой древности, то славяно-русское население близко столкнулось с ними впервые. Последующая вслед за этим колонизация некоторых финно-угорских земель и ассимиляция их коренного населения представляли собой особую главу в истории формирования древнерусской народности.

По уровню социально-экономического развития, образу жизни и характеру культуры финно-угорское население значительно отличалось как от восточных балтов, так и особенно от славян. Совсем чуждыми для тех и других были финно-угорские языки. Но не только поэтому, не только из-за значительных конкретных отличий, славяно-финно-угорские исторические и этнические отношения складывались иначе, чем отношения славян и их старинных соседей — балтов. Главным было то, что славяно-финно-угорские контакты относятся преимущественно к более позднему времени, к другому историческому периоду, чем отношения славян и днепровских балтов.

Когда славяне на рубеже и в начале I тыс. н. э. проникли на земли балтов в Верхнем Поднепровье и по его периферии, они были хотя и более передовыми по сравнению с аборигенами, но все же еще первобытными племенами. Выше уже шла речь о том, что их распространение по Верхнему Поднепровью представляло собой стихийный, веками длившийся процесс. Несомненно, он не всегда протекал мирно; балты оказывали сопротивление пришельцам. Их сгоревшие и разрушенные убежища-городища, известные в некоторых местностях Верхнего Поднепровья, в частности на Смоленщине, свидетельствуют о случаях жестокой борьбы. Но тем не менее продвижение славян в Верхнее Поднепровье нельзя назвать процессом завоевания этих земель. Ни славяне, ни балты не выступали тогда как целое, объединенными силами. Вверх по Днепру и его притокам шаг за шагом продвигались отдельные, разрозненные группы земледельцев, искавших места для новых поселений и пашен и действующих на свой риск и страх. Городища-убежища местного населения свидетельствуют об изолированности общин балтов, о том, что каждая община в случае столкновений защищала прежде всего себя. А если они — славяне и балты — и объединялись когда-либо для совместных вооруженных предприятий в более крупные группировки, это были частные случаи, не менявшие общей картины.

Совсем в иных условиях протекала колонизация финно-угорских земель. Только некоторые из них в южной части бассейна озер Ильмень и Чудского были заняты славянами и смешавшимися с ними днепровскими балтами относительно рано, в VI–VIII вв., в условиях, мало отличавшихся от условий распространения славян в Верхнем Поднепровье. На других финно-угорских землях, в частности в восточных частях Волго-Окского междуречья — на территории будущей Ростово-Суздальской земли, сыгравшей огромную роль в судьбах Древней Руси, славянорусское население стало расселяться начиная лишь с рубежа I и II тыс. н. э., уже в условиях возникновения раннефеодальной древнерусской государственности. И здесь колонизационный процесс, конечно, включал в себя немалый элемент стихийности, и здесь пионером выступал крестьянин-земледелец, на что указывали многие историки. Но в целом колонизация финно-угорских земель протекала иначе. Она опиралась на укрепленные города, на вооруженные дружины. Феодалы переселяли крестьян на новые земли. Местное население облагалось при этом данью, ставилось в зависимое положение. Колонизация финно-угорских земель на Севере и в Поволжье — это явление уже не первобытной, а раннефеодальной славяно-русской истории.

Исторические и археологические данные свидетельствуют о том, что до последней четверти I тыс. н. э. финно-угорские группировки Поволжья и Севера еще в значительной мере сохраняли свои старинные формы быта и культуры, сложившиеся в первой половине I тыс. н. э. Хозяйство финно-угорских племен имело комплексный характер. Земледелие было развито сравнительно слабо; большую роль в экономике играло скотоводство; ему сопутствовали охота, рыбная ловля и лесные промыслы Если восточнобалтийское население в Верхнем Поднепровье и на Западной Двине было по численности весьма значительным, о чем свидетельствуют сотни городищ-убежищ и мест поселений по берегам рек и в глубине водоразделов, то население финно-угорских земель было сравнительно редким. Люди жили кое-где по берегам озер и по рекам, имевшим широкие поймы, служившие пастбищами. Необозримые пространства лесов оставались незаселенными; они эксплуатировались как охотничьи угодья, так же как тысячелетие назад, в раннем железном веке.

Конечно, различные финно-угорские группировки имели свои особенности, отличались друг от друга по уровню социально-экономического развития и по характеру культуры. Наиболее передовыми среди них являлись чудские племена Юго-Восточной Прибалтики — эсты, водь и ижора. Как указывает X. А. Моора, уже в первой половине I тыс. н. э. земледелие стало у эстов основой хозяйства, в связи с чем население обосновалось с этого времени в областях с наиболее плодородными почвами. К исходу I тыс. н. э. древние эстонские племена стояли на пороге феодализма, в их среде развивались ремесла, возникали первые поселки городского типа, морская торговля связывала племена древних эстов друг с другом и с соседями, способствуя развитию экономики, культуры и социального неравенства. Родоплеменные объединения сменились в это время союзами территориальных общин. Локальные особенности, отличавшие в прошлом отдельные группы древних эстов, стали мало-помалу стираться, свидетельствуя о начале формирования эстонской народности.[91]

Все эти явления наблюдались и у других финно-угорских племен, но они были представлены у них значительно слабее. Водь и ижора во многом приближались к эстам. Среди поволжских финно-угров наиболее многочисленными и достигшими сравнительно высокого уровня развития были мордовские и муромские племена, жившие в долине Оки, в среднем и нижнем ее течении.

Широкая, многокилометровая пойма Оки являлась прекрасным пастбищем для табунов лошадей и стад другого скота. Если взглянуть на карту финно-угорских могильников второй, третьей и последней четвертей I тыс. н. э., то не трудно заметить, что в среднем и нижнем течении Оки они тянутся сплошной цепочкой вдоль участков с широкой поймой, тогда как севернее — в области Волго-Окского междуречья и южнее, по правым притокам Оки — Цне и Мокше, а также по Суре и Средней Волге древние могильники поволжских финно-угров представлены в значительно меньшем количестве и располагаются отдельными гнездами (рис. 9).

Рис. 9. Финно-угорские могильники I тыс. н. э. в Волго-Окской области. 1 — Сарский; 2 — Подольский; 3 — Хотимльский; 4 — Холуйский; 5 — Новленский; 6 — Пустошенский; 7 — Заколпиевский; 8 — Малышевский; 9 — Максимовский; 10 — Муромский; 11 — Подболотьевский; 12 — Урванский; 13 — Курманский; 14 — Кошибеевский; 15 — Кулаковский; 16 — Облачинский; 17—Шатрищенский; 18—Гавердовский; 19—Дубровичский; 20 — Бороковский; 27 — Кузьминский; 22 — Бакинский: 23 — Жабинский; 24 — Темниковский; 25 — Иваньковский; 26 — Сергачский.