Основной причиной значительной гипотетичности археологического раздела работы Б. А. Рыбакова являлась крайняя неполноценность источников. «Древности русов» — это, как уже указывалось, в лучшем случае комплексы кладов или инвентарь отдельных захоронений разного типа, чаще же случайно найденные вещи. Подавляющее большинство этих древностей происходит не из археологических раскопок. Они найдены местными жителями, и условия находок почти во всех случаях остаются далеко не ясными. Не было известно ни мест поселения, соответствующих «древностям русов», ни могильников, которые дали бы массовый материал, позволяющий составить всестороннюю характеристику культуры. Лишь одно Пастырское городище на р. Сухой Ташлык, притоке Тясмина, раскопанное В. В. Хвойкой на рубеже XIX–XX вв., можно было связать с русами. Но эти раскопки проведены крайне неудовлетворительно. В 1946 г. во время осмотра этого городища мне повстречался пожилой крестьянин — участник раскопок В. В. Хвойки. Он рассказал о том, что, впрочем, было известно и раньше: площадь древнего поселения при В. В. Хвойке была вспахана тяжелым плугом, влекомым волами, а группа «хлопцев», в числе которых находился рассказчик, бежала за плугом, разбивала комья земли палками и собирала вещи.

Так была создана знаменитая коллекция предметов убора и украшений VII–VIII вв. — одно из наиболее крупных собраний «древностей русов». Почему в слое Пастырского поселения было так много вещей, каковы условия их залегания, образовывали ли они компактные скопления или были рассеяны в земле в беспорядке, не связаны ли они с остатками каких-либо сооружений — все эти вопросы остались без ответа. Известно лишь, что В. В. Хвойкой были обнаружены скопления «печины» — остатки глинобитных печей. Следовательно, здесь имелись постройки. Но отношение к ним бронзовых и серебряных изделий VII–VIII вв. не было выяснено. Ведь на городище кроме древностей третьей четверти I тыс. н. э. были найдены остатки культуры и скифского времени, которые тоже должны были сопровождаться остатками построек. Вещи из Пастырского городища, добытые при В. В. Хвойке, по сути дела рассматривались как «случайные находки».

Вследствие всего этого «древности русов», не имевшие «эквивалента» среди остатков поселений, рассматривались некоторыми исследователями как памятники неславянские, более того, не принадлежавшие оседлому населению. Предполагалось, что в «дороменское» время, в третьей четверти I тыс. н. э., в лесостепном Поднепровье не было постоянного населения. Указывалось также, что «древности антов-русов» не имеют ничего общего с остатками культуры славянского роменско-боршевского населения VIII–X вв., которое рассматривалось в качестве древнейшего славянского населения Среднего Поднепровья.[65] Против этого утверждения, исключавшего «древности антов-русов» из рамок культуры оседлого населения, выступила Г. Ф. Корзухина, много лет занимающаяся древностями I тыс. н. э. — начала II тыс. н. э. и в особенности кладами. Она справедливо указала, что «вопрос о неоседлом, кочевом населении… должен быть решительно отброшен… Как показывают многочисленные факты, кочевники никогда не зарывают кладов». По мнению Г. Ф. Корзухиной, «зарытие кладов производится, как правило, не в открытом поле, а подле жилья или поблизости от поселения. Находка клада, как правило, является признаком близкого обитания людей. Поэтому можно сказать, что топография кладов VI–VII вв. является топографией поселений VI–VII вв.». Далее Г. Ф. Корзухиной была высказана мысль, оказавшаяся, как мы увидим ниже, пророческой, что поселения, соответствующие «древностям антов-русов», еще будут найдены. То, что они пока не обнаружены, говорит лишь о том, что их обитатели «использовали условия местности как-то по-иному, чем население других периодов».[66]

Рассматривая состав кладов и других вещей третьей четверти I тыс. н. э., найденных в лесостепном Поднепровье, Г. Ф. Корзухина совершенно справедливо отметила, что их ассортимент отнюдь не был свойствен в то время кочевническому населению: «В степных погребениях ни разу не было найдено ни одной фибулы— ни пальчатой, ни антропоморфной, в то время как в лесостепных кладах эта деталь костюма встречается наиболее часто. В степи нет также типичных для кладов Среднего Поднепровья сережек (височных колец, — П. Т.), полых браслетов и многих других предметов личного убора оседлого лесостепного населения».

Клады зарывались обычно в минуту опасности. На границе со степью в третьей четверти I тыс. н. э. таких минут было более чем достаточно. Уточняя датировку ряда кладов, Г. Ф. Корзухина полагает, что многие из них были зарыты в землю в самом начале VIII в., когда хазары стали проявлять «активность в отношении славянских племен». Ближе всего к хазарам были племена восточнославянского юго-востока; значительная часть кладов — это «результат» хазарского нашествия. Впрочем, вопрос об этнической принадлежности владельцев кладов с пальчатыми фибулами Г. Ф. Корзухина в этой работе не считала до конца решенным.[67]

Таким образом, гипотеза Б. А. Рыбакова, ее центральная часть, получила весьма квалифицированную поддержку. Лишь по одному вопросу Г. Ф. Корзухина решительно и правильно не согласилась с Б. А. Рыбаковым. Она отметила, что люди, оставившие после себя «древности антов-русов», и предшествующее им население черняховской культуры были чуждыми друг другу. Эта точка зрения, согласно которой жизнь «черняховцев» в Среднем Поднепровье прекратилась в IV–V вв. и последующее население не было с ними связано, тогда, в 50-х годах, стала завоевывать все больше и больше последователей. Теперь она господствует в нашей археологической литературе. Против этих взглядов последовательно и упорно выступает, пожалуй, лишь один М. Ю. Брайчевский.[68]

Здесь нет необходимости упоминать других участников дискуссии о среднеднепровских древностях третьей четверти I тыс. н. э., которая к тому же имеет сейчас лишь историографический интерес. В течение 50—60-х годов «археологическая обстановка» в Среднем Поднепровье коренным образом изменилась к лучшему. При этом выяснилось, что «древности русов» отнюдь не случайны и не безродны. Повсюду, и в Левобережье, и в Правобережье, им соответствуют остатки многочисленных поселений, а также могильники с трупосожжением, известные пока что лишь в нескольких пунктах. По всем основным признакам эти древности являются славянскими. Они принадлежали, очевидно, летописным полянам — первоначальным обитателям «поля» на левом берегу Днепра. Ниже речь пойдет о том, что северяне, возможно, появились в лесостепном Левобережье несколько позже, в VIII в. Южнее полян хозяевами «древностей русов» являлись уличи, жившие тогда ниже по Днепру вплоть до Надпорожья, а также бужане — обитатели верховьев Южного Буга, примыкавших к правому берегу Днепра.

Вопрос о владельцах «древностей русов» начал мало-помалу разъясняться после раскопок М. Ю. Брайчевского на Пастырском городище. В 1949 г. местными жителями при сельскохозяйственных работах там был найден богатый клад серебряных украшений, состоящий из пластинчатых фибул, разнообразных височных колец, браслетов с полыми гранеными расширяющимися концами и круглых медальонов. Кроме того, в составе клада имелось несколько десятков разнообразных бусин. Вещи Пастырского клада, если говорить об их времени, составляют целостный комплекс, относящийся к VIII в., скорее всего к первой его половине.[69]

Находка клада, сделанная при полевых работах в северо-западной части городища, послужила поводом для проведения на Пастырском городище новых археологических исследований. До этого времени в течение многих лет судьбу городища лишь оплакивали, считая, что оно безнадежно испорчено как охарактеризованными выше раскопками В. В. Хвойки, так и особенно в последующее время, когда на городище возник большой поселок.