Я наконец-то поняла, что придавало его лицу хищное выражение — белые острые зубы.

— Я слышу, — сказала я торопливо, мне было не по себе. Ев-Ган стал похож на ощерившегося волка.

Мы пошли вперед.

— Так, где ты думаешь искать Ю-Рий-ранх? — спросила я.

— Когда меня арестовывали, то провели ещё и обыск. Ма-Киар написал мне записку, чтобы Чэно-Леко не слышали слов. В записке я прочитал, что Ю-Рий-ранх связался с нашим директором цирка, потому что хочет уехать с нами в Тьйарко-Сиэт. Я ответил, чтобы о моем побеге никто не заботился (я сам дам о себе знать), но он и Ю-Рий остались в Э-Ма-Куа. Он обещал, я не могу ему не верить. Поскольку адреса Ма-Киар не знал, то предупредил меня: если все получится он или сам Ю-рий будет прогуливаться по Ти-Ма-пале. У ворот места глухие, там никто не живет, так что выждать три дня не проблема.

Вдруг Ев-Ган остановился.

— Дело за малым, узнать, где здесь север, — сказал он.

— А мы спросим у кого-нибудь, — сказала я.

— Не надо: скоро стемнеет, туман пойдет на север.

— Какая разница: идти по туману или спросить у прохожего.

— Нам не желательно сейчас контактировать с людьми.

— А как же доверие? — спросила я, хитро глядя на Ев-Ган.

— Я доверяю этому человеку.

— Какому? — спросила я.

— Вон там, — Ев-Ган указал куда-то рукой. Я посмотрела в ту сторону — там действительно маячил какой-то Чэно-Леко.

— Так вот я доверяю этому человеку, но если кто-нибудь спросит его о нас, он тут же скажет, где и когда видел нас.

Я согласилась с Ев-Га, мы решили подождать темноты.

— Как Леко-Э-Куа узнают стороны света? У вас не бывает ветра, и солнце не светит? — спросил Ев-Га.

— Не знаю, врачи и биологи уже не первое десятилетие бьются над этим вопросом. Как-то различают. Если один скажет другому, идти сначала на юг, потом на восток и потом на северо-запад, у второго вопросов не возникнет. Так вот хитро они устроены.

— Ясно, — сказал Ев-Ган.

Потихоньку темнело, и туман действительно потянуло. Мы пошли по туману.

Шли долго, пока совсем не стемнело — хоть глаз выколи.

— Так, предлагаю устроить ночлег. Не стоит идти ночью, а то ещё собьемся, день потеряем, — сказал Ев-Ган, я сделала вид, что согласна.

— Опять под лестницей? — спросила я.

— Другого выбора у нас нет, — резюмировал Ев-Ган, — разве, что чердак. Там теплее.

— Посмотрим, — отозвалась я.

Мы вошли в какой-то дом. Ев-Ган внезапно выскочил из подъезда, чем-то начертил стрелочку по движению тумана.

Мы направились на чердак (чердаки в наших домах почти всегда открыты), там было теплее, чем на улице и под лестницей. В углу были свалены какие-то тряпки, обгрызенные мышами и крысами.

— Спим здесь? — спросил Ев-Ган.

— Здесь лучше, чем под лестницей.

Я легла у стены, положив руки под голову. Ев-Ган лег рядом. Мы долго не спали. Наконец Ев-Ган спросил:

— Ты давно знаешь юного скептика?

— Сколько себя помню, — ответила я.

— Любишь его?

— Не знаю, иногда кажется, что да, иногда — нет. Сейчас, например, нет.

Ев-Ган хмыкнул.

— Странная! Он вот тебя любит.

— Что? Ев-Ган, давай поговорим о чем-нибудь другом!

— Да, Сиэт-Лаа-Н, любит и очень боится, что ты покинешь его, — игнорируя мои слова, сказал Ев-Ган.

— Зачем это тебе?

— Хочу понять, что вам мешает, что объяснить вам. Иначе это плохо кончится.

— Не знаю. Мы знакомы с ним целую вечность. Но лет пять назад мое к нему отношение изменилось. Наши отношения сразу испортились, правда, потом снова наладились.

Мы не виделись с ним долго. Потом однажды он позвонил мне сам и предложил встретиться и… скажем так… свою любовь.

Я-то, дура, думала — свершилось, выстрадала-таки свое счастье, а оказалось — нет. После всего он сказал мне, что все это я должна забыть, так как он не любит меня и полюбить не сможет.

Мы перестали видеться, но забыть я ничего не смогла. Через неделю я позвонила ему, но он пропал.

Мы встретились с ним в тюрьме. Когда Пату увели на допрос, между нами все повторилось. От чувства унижения я не могу отделаться до сих пор, мне словно бросили подачку, не то брезгливо, не то с жалостью.

Я слышала его разговоры с Пату и с тобой, в которых он называл меня своей собственностью. Я ужаснулась, что он может говорить обо мне как о вещи, которая принадлежит ему. Я испугалась этого, потом это стало мне неприятно.

— Но ты выбрала его, когда тебя отселили!

— Перед этим я сказала ему, что я не его собственность. Я выбрала его потому, что… — я замялась, не зная, что сказать.

— А как он отреагировал, на то, что ты не его собственность.

— Он пытался доказать мне обратное, но потом по-моему смирился.

Мы помолчали.

— Ты выяснил все, что хотел.

— Задачка оказалась не такой сложной, как я думал. Вы оба горды и свободолюбивы, а любить — значить подчинить себя другому человеку, жить его интересами. У любви нельзя требовать, её только можно отдавать, не ожидая никаких наград, ибо она будет возвращаться к тебе сторицей. Но любви нельзя быть рабом, она коварная дама и может завести на такие тропки…

— Я тоже так думаю, — тихо отозвалась я, — я делаю все, что могу.

— Он тоже, — заметил Ев-Ган, — Смирившись, не подчинился ли он тебе?

Я поднялась на локте и удивленно посмотрела на него.

— Не согласна? — спросил он.

— Не знаю, Ев-ту, не знаю. Никто, кроме него меня не интересует, ни с кем уже долгое время не возникало доверительных отношений. Ты очень помог мне, но я сама во всем разберусь. А теперь давай, все же спать, иначе завтра я не смогу ни шагу сделать, — сказав это, я уснула тут же.

Ев-Ган разбудил меня, когда свет был ещё сер и бледен. На улице накрапывал легкий дождик. Мы пошли по стрелке. Шли долго и молча. Почти сразу нашли нужную остановку. Через несколько мгновений мы уезжали на Ти-Ма-пале.

— Как там ребята? — спросила я, не ожидая ответа.

— Они доберутся, я уверен, — успокаивал Ев-Ган.

— Знаешь, Ев-Ган, я думала сейчас над ночным разговором. Я могла бы полюбить тебя Ев-Ган.

Он был очень удивлен. Лицо его перестало быть хищным, и я наконец-то увидела того Ев-Га, которого все это время желала увидеть.

— Если бы не… — сказал он.

— Если бы не, — подтвердила я.

— Знаешь, крошка, как у нас говорят: "Если бы, да кабы во рту росли грибы, то это б был не рот, а целый огород".

Мы рассмеялись.

Замелькали знакомые улочки и названия.

— Мы почти приехали, — сказала я, — Как думаешь, нас будут ещё искать?

— Если Пату прав, то тучи убивают беглецов, а Чэно-Леко лишь забирают трупы. Туча отступила, нас не будут искать.

Почему-то от его слов легче мне не стало.

Мы вышли на Ти-Ма-пале.

— Что будем делать? — спросила я.

— Искать наших друзей, — задумчиво отчеканил Ев-Ган, — не против, если я тебя обниму. К парочке меньше подозрений.

— Ну, если так, — медленно ответила я, — тогда не против.

Обнявшись, мы медленно шли по площади.

— Расслабься, Лаа-Н, — говорил Ев-Ган, с выражением лица, по которому можно было бы предположить, что он говорит что-то веселое.

— Постараюсь, — с той же улыбкой отвечала я.

Пол дня мы провели на площади. Пока, наконец, на месте, где раньше стоял цирк, не появилась мужская фигура в плаще.

Мы пошли к ней. Я узнала Ю-Рий-ранх. Он узнал меня и пошел к нам на встречу.

— Здравствуйте, друзья мои, надеюсь, эти грозы не навредили ни вам, ни вашему дому? — спросил он.

— Нет, — ответил Ев-Ган, пожимая ему руку, — наши дома там, где нет ТАКИХ гроз.

Ю-Рий-ранх кивнул и сказал мне:

— Ну, вот, милая, скоро вы увидите все ответы на свои вопросы. Для всех нас скоро настанет, так называемый час истины. Вы голодны? Пойдемте ко мне.

— Но… я думал, что мы сразу пойдем к воротам, — воскликнул Ев-Ган.

— Молодой человек, поверьте мне старику, на голодный желудок и родной дом не в радость, и потом много ли вы увидите слипающимися от сна глазами?