— Жестокая, — ответил Ранх-ба, не поднимая головы.

— Ты трусишь? — откровенно удивилась я.

Он резко вскинулся и посмотрел на меня. По спине пробежали мурашки. Я еле сдержала крик, глаза его на секунду загорелись тем же огнем, что и той ночью.

Я улыбнулась, совладав с собой. Ранх-ба был удивлен.

— Я прошу для себя смерти.

— Они не посмеют убить тебя.

— Тогда прошу заключить меня в комнату без дверей и окон, чтобы я умер от голода.

— Здесь нет таких комнат. Я прощаю тебя, — через недолгую паузу сказала я, — я требую, чтобы ты навсегда забыл ту ночь.

Ранх-ба был очень удивлен, в его глазах светилась радость. Но она вдруг сменилась отчаянием.

— Ты не в себе, милая. Я готов был убить тебя, и убил бы. Я слышал все.

Как он принес тебе шаль, как выговорили о звездах, я видел, как он целовал тебя. Тогда-то я и вынул нож, который всегда ношу у сердца. Я слышал каждое ваше слово, и оно больно ранило меня.

Глаза мои не видели ничего, кроме тьмы. Он ушел, а я встал с постели, хоть мне и трудно было это сделать. Я подошел к тебе. Я смотрел на твое лицо, на эту шаль, на улыбку. Руки мои дрожали, меня бросало то в жар, то в холод. В висках билось отчаяние то того, что ты не моя больше, что ты не любишь меня. Клинок, который я сжимал, давал мне силы.

Ты открыла глаза: невинный чистый ангел, не видевший ни порока, ни зла. Я готов был этому поверить, готов был поверить, что все, что я слышал и видел, мне приснилось. Но в твоих глаза мелькнул Он. Я хотел убить его. Я хотел, чтобы Он чувствовал ту же боль, что и я. Этой болью я хотел заглушить свои муки, — голос Ранх-ба сорвался и он замолчал.

Меня поразило, насколько сильно было его волнение, и как долго и хорошо он его скрывал, с каким достоинством говорил всю эту речь.

— ты просишь наказания? — спросила я.

Он кивнул, судорога вцепилась в его горло мертвой хваткой.

— Ты не виновен! За что ты просишь наказания?

Он вскинулся и простонал.

— Ты с ума сошла.

— Отнюдь. Во всем с самого начала была виновата только я сама. Я дала повод, ослабила внимание, я повела себя неосторожно. Мне так хотелось, чтобы у нас наконец-то все наладилось, я была так счастлива, что не понимала, что творю. Я вела себя непредусмотрительно, неосмотрительно, преступно, наконец, это моя ошибка, а не твоя.

Поморщившись от боли, я наклонилась к нему и взяла его руку. Он вздрогнул и порывисто сжал мою руку сильнее, чем нужно было.

— Я вынудила тебя на это. Твоя вина по сравнению с моей ничтожна. Твои чувства оказались сильнее тебя. Человек слаб, зачем судить его за слабость?

— Эта слабость чуть не стоила тебе жизни, — протестовал Ранх-ба.

— Со стороны все это выглядит нелепо. Мы перетягиваем вину на себя, как старое одеяло, — сказала я с улыбкой.

Ранх-ба побледнел, его качнуло.

— Что с тобой? — вскинулась я.

— Ты не до конца простила меня. Да и можно ли простить убийцу, пусть и неудавшегося? — сказал он.

— О чем ты? Я не понимаю, — ответила я, пытаясь поймать его блуждающий взгляд, — Я не раздумывая ни секунды, пойду за тобой. Я буду рядом, чтобы ни случилось. Я люблю тебя. Любовь может все простить, она может изменить все.

Он гладил мою руку и думал.

— Я предлагаю тебе солнце, и свободу. Все, что ты пожелаешь взять, будет твоим.

Я смотрела на него. Он был как-то надломлен, совсем бледен, у губ залегли складки страдальца, на лбу и щеках в морщинках не отразилось и половины его страдания. В шевелюре воронова крыла я заметила белые волоски. Мой Ранх-ба состарился за эту неделю, на несколько десятков лет, но это был мой Ранх-ба, которого я любила всегда.

— Позови конвой, — тихо сказал он.

— Что? — вскрикнула я. На секунду мне показалось, что я вижу его в последний раз.

— Позови конвой, — повторил он и поднял на меня глаза, — через неделю я приду, подумай хорошенько, и скажи мне свое решение тогда, а не сейчас.

— Тот нож у тебя с собой? — спросила я.

— Да.

Ранх-ба снял с шеи кинжал на суровой веревке.

— Зачем тебе? — спросил он.

Я взяла клинок и вложила его в руку Ранх-ба.

— Сожми его покрепче, — сказала я и поцеловала руку с кинжалом, — ничто не отнимет меня у тебя. Оставь мне его.

Ранх-ба нехотя отдал мне клинок.

— Ты точно хочешь конвой?

— Да.

— Мне кажется эта встреча последняя наша с тобой. Я чувствую, что ты не придешь через неделю, — у меня начиналась истерика.

— Вовсе нет, это не так.

— Тогда не уходи. Зачем это тебе. Останься здесь со мной, я умоляю тебя, — слезы лились по щекам потоками.

— Успокойся, все будет хорошо, — он вытирал мои слезы и улыбался.

Я цеплялась за него. В голове было мутно, жар накатывал откуда-то странной волной, я слабела с каждой секундой. Облик Ранх-ба растворялся, терялся во тьме, которая поглощала меня.

Я очнулась. Солнце клонилось к закату. Лучи его холодно лежали не полу. За стеклом желтели листья. Мне вспомнилось лицо Ранх-ба, мне стало страшно, рядом со мной никого не было.

На столике возле меня лежал кинжал, тот самый, что Ранх-ба отдал мне тогда.

Я провела по нему рукой. Вспомнилась ночь, когда он пытался меня убить, в глазах стало темнеть. Я справилась с приступом и кое-как взяла себя в руки.

На лезвие ножа лег луч солнца, и он стал красноватым. Страх стал моим хозяином, и я стала звать хоть кого-нибудь.

Ко мне вошел Магистр. Он увидел мои слезы и встревожился, хотя поначалу и был рад, что я очнулась.

— Что с Ранх-ба? — спросила я.

Магистр сел на краешек моей постели и молчал.

— Что с ним? — стала волноваться я.

Ане не мог долго мучить меня и тихо сказал.

— Он умер.

— Это правда, — застывшим голосом спросила я, но не у Магистра, а скорее у солнца.

Я с трудом отвернулась к стене.

Ане гладил мои волосы, приговаривая:

— Плачь, милая, плачь. Это облегчит твои страдания.

Сколько так прошло времени, я не знаю. Может ночь, может несколько суток. Я забывалась сном и просыпалась. И во сне, и наяву, я не переставала горевать.

Наконец, на какое-то время я забылась сном без снов. Когда я очнулась, то в окна входил рассвет.

Магистр все так же сидел подле меня, его лицо выражало сильное страдание.

— Помоги мне подняться, — хрипела я. Раны болели нестерпимо.

Он помог мне сесть.

— Как это произошло? — шепотом спросила я.

— Тебе резко стало плохо. Он уложил тебя, и сам позвал пату и Ев-Га. Они препроводили его в комнату, где он был заключен. Ты долго не могла прийти в себя, а за день до того, как ты проснулась, он попросил бриться. Случайно или намеренно, но он порезал себе горло, спасти его не удалось.

И вернуть к жизни тоже, к сожалению. Его похоронили со всеми воинскими почестями, как хоронят у нас героев.

Я закрыла лицо руками.

Магистр обнял меня.

— Не стоит, — холодно сказала я. Во мне созрела какая-то мысль, сила зрела во мне, я знала, как исправить все свои ошибки, — с этого дня, я прошу дать мне маленький домик на окраине города. Я, если это, возможно, буду учить детей тому, что знаю о природе сама. И в течение двадцати лет я буду носить по нему траур, ни один мужчина не коснется меня.

Магистр был раздавлен, в его глаза стояли слезы:

— Пату скоро взойдет на трон, моя пора кончилась, я стану обычным человеком и проведу остаток жизни по своему усмотрению. Я поселюсь в соседнем с тобою доме. И все двадцать лет, что ты будешь носить траур, я буду ждать тебя.

Слова его ускользали от меня.

— Я буду ждать, — тихо сказал он, — клянусь.