— Да, ерунда, собственно, — задумался Русос. — Что могло измениться в нашем городке? Да и у меня тоже. Всего-то четверть века не виделись, пустяки… Старшему сыну семнадцать. Десятилетние девчонки-двойняшки. Вот. — Он разложил на стол веер цветных фотографий. — Жена Алекса, наш дом, детишки. А это мой питомник. Я ведь стал разводить собак. Редкие породы. В прошлом году мой Берримор сорвал кубок Греции. А у Эсты и Шани весь помет забрали англичане. Да что я…

Смутившись, Галлос собрал снимки.

— Ведь я к тебе давно добраться хотел, да все как-то не выходило. Хорошо, что в Нью-Йорке наши собачники съезд затеяли, а то бы так и гадал, тот ли это Кристос, с которым мы в конюшне фокусы разучивали, или померещилось.

— Имя я сократил для афиш. Сам понимаешь, — Кристос Флавинос — слишком длинно, места для портрета не останется. Хотя, может быть, и зря. Отец, думаю, не одобрил бы.

— А доктор Сократ так и не нашелся? Да, жаль. Порадовался бы за сынка, ты настоящий герой. Я за твоей работой слежу и хвастаюсь всем… Хотя, конечно, понимаю, что лучше бы помолчать. Ведь ты теперь инопланетянин?

— Да это шутка, Галлос. Так полагается в шоу-мире. Я должен играть по правилам, таков закон.

— Ну, как же, как же… Загадочность, таинственность — от этого все бабы балдеют. Я же кое-что кумекаю, Флави. Ведь я и тогда уже знал, что ты — не как все.

— Над тобой подшучивали, что ты у Верзилы на побегушках. Думаешь, не знаю, как ты с ребятами Яниса Рыжего за меня сражался… — Крис вздохнул. Сволочь я, конечно. Эгоист, фанатик, ничего, кроме своего дела в упор не вижу. И через десять минут выпровожу тебя, Гал. У меня там, в ангаре, целая бригада сложнейшую аппаратуру в разогреве держит, меня ждет.

— Выходит, твои чудеса — обман, техника?

Крис расхохотался:

— Неужели в Мегаро ещё верят в чудеса?

— Верят. — Виновато пожал плечами Русос. — И мои девочки верят, и жена, и бабка. Им так жить интереснее. А старикам помирать веселее. Ведь ты ради этого кишки рвешь, правда? А то бы стал зубным протезистом, вроде Сократа.

— Хорошие протезы — как раз настоящее чудо. И, знаешь, я бы непременно изобрел в этом деле нечто фантастическое. Или ещё изобрету. Вот устану от фокусов или шею сверну как-нибудь — подамся в дантисты.

— Скажи, Крис, это действительно опасно? Ну, когда ты над кратером вулкана на горячем канате прямо под вертолетом кренделя выписываешь, или в мясорубку лезешь?

— Все ровно наоборот, Гал. Открою тебе секрет: самое опасное бывает тогда, когда зрителям не очень страшно. Пустяк вроде — шпагу глотнуть, под грузовиком на стекле полежать. А вот если публика за сердце хватается, а меня ребята на части распиливают или в горящий костер с небоскреба бросают, можешь за валидолом не тянуться. Это трюк, — Крис размял крупные, гибкие кисти, сообразив вдруг, что надо попробовать сделать левый захват троса, когда продолжится репетиция.

— Ты фантастический человек, Флави. Честно, мне надо было хоть раз на тебя глянуть, до зарезу надо. Иначе я бы не решился сунуться… Понимаешь, мчишься, мчишься куда-то, потом вдруг сбавляешь скорость, останавливаешься и думаешь: а на кой черт все это и куда нас несет? Ведь полпути, считай, пропали. А впереди… Эх! Тоскливо становится и не знаешь, где взять силы, чтобы снова рвануться… И тогда я думаю о тебе — ты всегда в полете, словно пропеллер в задницу вставлен. Вот этому и завидую. Всегда завидовал.

— Я одержимый, Гал. Это пожизненный приговор. Меня заводят лишь мои фантазии, гордыня, дьявольский какой-то зуд поиска. «А что бы ещё этакое выкинуть?» — думаю я, едва отработав премьеру. Смотрю на облака в небе, на кузнечика в траве, на стиральную машину или яичницу в сковороде и ахаю: «Да сколько в них возможностей для волшебства, сколько идей! Вот только бы успеть!» Жадность, Гал, жадность.

— Это как раз то, что надо, Флави. — Посмотрев на часы, Русос неуклюже поднялся. — Спасибо, что уделил мне время. Я же понимаю… У тебя совсем другая жизнь. Знаменитости вокруг, люди незаурядные и, наверно, куча друзей.

— Да суета все это, пустое. — Отмахнулся Крис, живо представив, какая пропасть разделяет сейчас провинциального греческого собачника и самого Криса Флавина.

— А твоя принцесса? — хитро прищурился Русос. — Любой мечтал бы оказаться на твоем месте. Или она и впрямь кукла, а ваш роман, как болтают, рекламный трюк?

Светлые глаза Криса стали колючими, губы сжались в тонкую полосу. Русосу даже показалось, что Флавин сжал кулаки.

— Вот что, Галлос, — Флавин примирительно положил на его покатое плечо длиннопалую сильную кисть. — Ты вернешься в наш город, станешь рассказывать обо мне. Но крепко подумай прежде, чем сделать это. Можешь выдумывать все. что угодно, но одно запомни крепко: Виталия Джордан — самая прекрасная женщина в мире. Но мы не любовники и не семья, потому что ни я, ни она не принадлежим к породе, которую называют нормальными людьми. В этом вся суть, старик.

…Глядя из окна вслед удаляющемуся толстяку, Крис пожалел о своей скрытности. Он так и не сказал Галлосу, что очень одинок и толстощекий греческий парнишка был единственным, кого он называл своим другом. Только ему он мог рассказать правду о Вите, быть может, с досадой или со слезой.

Русос шел чуть вразвалку, слегка косолапя короткими ногами. Его голова делала непроизвольные круговые движения, словно к чему-то прислушивалась.

«Привык держать под наблюдением гуляющих с ним собак», — понял наблюдательный Крис, и с хрустом потянулся. В груди застыл так и не вырвавшийся вопль: «Я тоскую без тебя! Где ты, Вита?»

Они познакомились год назад в шесть часов прелестного майского утра. Песок у набережной Малаги, ещё хранившей ночную прохладу, причудливо расчерчивали ребристые зигзаги, оставленные мусороуборочной машиной. Фасады отелей, выходящих к морю, казались спящими из-за спущенных на окна жалюзи. Бледное солнце купалось в молочном тумане, окутавшем горизонт. Все казалось акварельно-прозрачным, чистым, невинным. Пустые прилавки, мусорные бачки, лодки у причала, шерстистые стволы пальм, оставленные у мраморной стены велосипеды, лишенные яркой и знойной дневной светотени, выглядели сонными, словно едва проснувшиеся дети. Даже волна облизывала белый песок с нежной осторожностью. По её глянцевому следу бежали босые девичьи ноги. Оторвав взгляд от горизонта, делающий регулярную пятикилометровую пробежку Крис увидел вначале розовые пятки, ритмично погружающиеся во влажный песок, затем загорелые стройные голени с закатанными до колен холщовыми спортивными шароварами. На талии девушки эти широченные штаны туго стягивала продернутая веревка, узкая полоска пестрого купального бюстгальтера перерезала спину. Задорный хвост светлых волос прыгал на затылке в такт пружинистым движениям.

— Простите, синьорита, вы неправильно ставите стопу и скоро устанете. Мне трудно объяснить, вот, посмотрите, по песку надо бежать так. — Он на несколько метров опередил её, демонстрируя пробежку, и обернулся. Она мельком глянула на него, не сбавляя темпа.

— Спасибо. Я как раз имела намерение устать… Синьор, кажется, не испанец?

— Да и синьорита тоже не местная. На каком языке предпочитаете говорить? — Крис слегка трусил рядом с девушкой.

— Ничего не имею против итальянского, французского, немецкого, английского и… Впрочем, во время бега я предпочитаю молчать.

— А мне все же легче перейти на английский, спасибо.

— Странно. Не знала, что англичане имеют привычку знакомиться до завтрака.

— А я и не знакомлюсь. Просто хотел оказать любезность даме. Ведь вы не спортсменка. Но, вероятно, танцуете?

— Можно сказать и так.

— Это просто отлично! — Оживился Крис. — Мне как раз нужна хорошенькая девушка, умеющая элегантно раздеваться на публике.

Незнакомка остановилась, переводя дух, и метнула гневный взгляд на привязчивого южанина.

— С чего вы взяли, мистер приставала, что я стриптизерка?

— О, совсем нет! Да я вообще не поклонник стриптиза. Кое-что я всегда оставляю на женщине, как бы хороша она ни была.