– Да, меньше. Я – солдат.

– Все же следуй моему совету до одиннадцати часов дня. Затем делай что хочешь…

Никто из его людей никогда не видел его пьяным; его друзья – да, иногда; но разве можно назвать друзьями тех, кто не был с ним «другом по желудку»? К тому же он не знал меры только тогда, когда был лишен возможности действовать, прикованный к одному месту, как узник. А во время боевых действий он пил только воду, потому что и без того был пьян от атак. Поскорее бы прибыл Октавиан: призыв букцинов, кавалерийские атаки, грохот доспехов – и полное спокойствие, которое каждый раз им овладевало, эта беспечная благодать, это переполняющее желание вечности и изысканности… У него было немного шансов пасть на поле боя.

По приказу Царицы были восстановлены подземные туннели, ведущие из «внутренних» дворцов к горе Пана, – покрытому лесом холму конической формы, расположенному за театром. Со времен правления первых греческих фараонов улицы Александрии всегда были заполнены народом, поэтому с целью экономии времени оборудовали этот тайный ход вдоль резервуаров с нильской водой. Когда Царский квартал оказался в осаде, Цезарь из предосторожности замуровал выход. Антоний захотел снова им воспользоваться, чтобы быстрее добираться из дворцов до крепостной стены и до долин, где с минуты на минуту должна была появиться испестренная флагами римская армия.

Этот потайной путь также служил гарантией того, что никто не узнает о передвижениях главных офицеров: если шпионы Октавиана уже были здесь, они ничего не смогут узнать, следя за главными воротами «внутренних» дворцов. Царица решила устроить побег своего старшего сына.

Он покинет здание через подземный ход, а город – по каналу Доброго Гения, переодевшись в молодого торговца и взяв с собой старого слугу и учителя Родона. Будучи местным жителем, Родон долгое время состоял в подчинении у Евфрония, прецептора-посла, находившегося сейчас в плену у Октавиана. Поэтому Родону, который в какой-то мере был Диотелесом Цезариона, доверили деньги.

До того как Октавиан завоюет всю дельту, они вместе достигнут Мемфиса, поднимутся по Нилу до Коптоса, затем по Красному морю свернут в сторону Береники[140]. Там они подождут до конца июля и, если новостей от Царицы не будет, сядут на торговый корабль, один из самых смелых, который с первым восточным ветром отправится в страну тигров. В Индию…

– Но если я уеду, как ты найдешь меня там, мама? – спросил Цезарион, ставший вдруг беспомощным, как маленький ребенок.

– Я найду тебя, мой дорогой. Я разыщу оруженосца или капитана. Если Октавиан откажется вести переговоры, я присоединюсь к тебе. Там, на краю моря. Мы встретимся в Индии, ведь она не такая уж большая! А в случае, если римляне буду вести переговоры со мной, я сразу же отправлю посланника в Беренику. Уезжай. Уезжай и не оглядывайся, любовь моя. Я присмотрю за тобой.

В то же время тревога и волнение усиливались. Все дети были собраны в одном из павильонов дворца Тысячи Колонн под «педагогическим патронатом» Антилла-веселого, Антилла-великодушного.

– Брам, брим, брум, – то и дело твердил Птолемей Филадельф, который учил слоги, состоящие из четырех букв.

– Есть альфа и бета, гамма и дельта, эи и зета, – напевала Иотапа, смотря в пустоту.

– «А-пол-лон ут-рен-ний»… – цитировал Александр.

А Селена, подыгрывая себе на лире, читала «Гекубу» Еврипида, которую Диотелес считал вершиной поэтического искусства. Здесь собрались и гомонили все дети, кроме Цезариона. Он исчез.

Селена не видела его в течение нескольких недель перед этим таинственным исчезновением, но знала, что он находился в другом крыле дворца: она встречала его няню и педагога; слышала обсуждения его официальных действий на стадионе; в коридорах чувствовала запах бальзама, которым намазывал его массажист. Она улавливала далекое эхо его голоса и в улыбке Царицы всегда видела отражение его лица. По воцарившейся во дворце печали Селена сразу же поняла, что он уехал. Но куда?

– Я думаю, что молодых ребят позвали на подкрепление в южную часть города, – сказала Сиприс. – Сейчас нужны все, кто в состоянии держать в руках оружие. Твой брат уже не ребенок, он делит трон с матерью и должен показать себя солдатам.

Диотелес, как всегда державший ухо востро, выдвинул другую версию:

– Он покинул город. Вероятно, чтобы передать Октавиану новые предложения.

– Он со мной не попрощался…

– Это потому, что он скоро вернется. Не плачь, тем более что твоя мать этого не любит!

Она подумала, что брат воспользовался подземельем. Мало кто в Царском квартале знал о его существовании, и она открыла его для себя именно благодаря Цезариону. Несколько недель назад, когда он, казалось, уже позабыл о ее существовании, юный фараон вдруг зашел в комнату к Селене и пригласил ее, как он сказал, «на прогулку». Они направились к заднему двору храма Божественного Цезаря, где темнокожий слуга помог молодому принцу поднять новую плиту. Похоже, это был резервуар, в который спускалась винтовая лестница. Далеко внизу в свете факела Селена увидела лес из колонн: три этажа соединенных между собой известковых стволов и изогнутые ветви, формирующие полукруглые своды арок. Под сводами раздваивался звук голосов и шагов, как сами своды раздваивались в длинном зеркале резервуара. Казалось, этому не было конца – столбам, звукам и даже воде, которая под светом факелов отбрасывала на каменные стены мерцающие отблески. Выходит, под городом находился еще один город? Полый город под полным городом, темный город под светлым городом? И маяком этого города был глубокий колодец…

Цезарион поклялся вывести ее через это подземелье, когда враг проникнет в город:

– Никого не слушай и никого не слушайся. Оденься как рабыня, возьми у дочери Таус короткое платье, измажься сажей и вместе с Сиприс беги из дворца!

– А ты? Ты пойдешь вместе со мной? Мне там будет страшно…

Но все-таки она ему пообещала. Чтобы успокоить. Пообещала «бежать» и подняться по резервуарам, каналам и реке до таинственной страны – к истоку Нила.

Теперь ее брат ушел…

Вскоре после этого она впервые услышала «Большой Удар» – он пересек крепостную стену и внезапно перекрыл шум города и стон волн. Звук, похожий на раскат грома, но более короткий: это солдаты Октавиана в западной части Некрополя ритмично стучали копьями о щиты.

Самое сложное – продеть кожаные ремни в кольца на плечах и крепко затянуть их сзади так, чтобы латы правильно сели, а затем завязать крепкие узлы. Это требовало силы и точности, и Селена однажды увидела, как ее мать пыталась с этим справиться, помогая императору надеть его любимые доспехи с львиной головой. Безусловно, это не входило в круг привычных занятий Клеопатры – она сама потешалась над своей неловкостью, и, чтобы закончить начатое, ей понадобилась помощь Эроса и оруженосца. Надо сказать, что это была совсем не женская работа и тем более не занятие для Царицы! Но Селена навсегда запомнила спокойствие отца, с которым он вертелся, как манекен в руках случайной костюмерши, и, чтобы подбодрить неловкую жену, одаривал ее ласковыми поцелуями, как хозяин новенького сладкого ребенка…

С началом «Большого Удара» Селена вспомнила множество событий. Или думала, что вспомнила. Хотя в ее памяти события, действия, слова той поры беспорядочно перемешались, и как только она открывала шкаф воспоминаний, вываливалось все сразу: прошлое ворохом падало на нее вместе с теми деталями и событиями, которые она хотела бы забыть. Ей следовало быть более осторожной и держать дверь закрытой… Но она очень любила проигрывать в памяти сцену с доспехами, хотя все актеры, кроме нее, уже давно были мертвы, и со временем она перестала понимать, что в этой сцене правда, а что выдумка.

В центре, словно главный бог храма, – ее отец. Важный и сияющий. Его золотая кираса была плохо закреплена, и Антилл тащил за концы развязанных шнурков, затягивая бронзовое тело, дергал и тянул, как только мог. Позади, наполовину скрывшись за высокой фигурой мужа, Царица пыталась застегнуть портупею, так чтобы ремешки с отверстиями правильно ниспадали между бедрами; однако у нее не получалось, она стала злиться и в конце концов воскликнула: