Молодой римлянин, тоже живший на острове Антиродос, приходил поиграть с «младшими» каждый раз, когда Цезарион должен был подписывать указ или «надевать двойную корону» для встречи военачальника из дельты Нила или управляющего с Кипра.

В Синем дворце все обожали сына Фульвии: даже Александр, который видел в нем объект для подражания; даже страдалец Птолемей Филадельф, который, не успев оправиться от отита, заболел пневмонией.

Во время этих болезней, которые всякий раз ставили его жизнь под угрозу, загадочная Иотапа с высокими скулами и длинными ресницами старалась успокоить Селену, чья жизнь, казалось, тоже висела на волоске: она брала ее за руку, выводила на улицу, усаживала у стены, прямо на террасе, на тростниковую подстилку, и они наблюдали за полетом чаек и танцем звезд. В то время как слуги с опахалами и носильщики стаканов почтительно держались в стороне, девочки молча сидели бок о бок, не имея возможности обменяться и парой слов на одном языке. Их прецептор Пиррандрос не выполнял своих обязанностей. Слишком старый и слишком образованный, чтобы обучать начинающих: Иотапа не умела ни читать, ни писать по-гречески, Александр все еще выдавливал текст на предварительно гравированных дощечках, а Птолемей так и остался левшой.

Но все должно было измениться, поскольку приезжала Царица: Марк Антоний с победой возвращался из Армении и вез с собой закованного в цепи Артавазда. Пришло время. В Риме назревало недовольство: при поддержке своего друга Марка Агриппы, талантливого стратега, Октавиан одерживал на западе победу за победой, в то время как на востоке они не продвигались… Наконец-то в Сенате партия Антония получила основания представить в выгодном свете славную деятельность своего главнокомандующего. Император не стремился подсластить пилюлю: вне всяких сомнений, он завоевал Армению – что было не так уж просто в разгар лета, – и мидийцы его не предали, какой приятный сюрприз! Но старшему сыну Артавазда, законному наследнику престола, удалось бежать, и он скрылся у парфян, которые сразу стали за него горой. Нужно было поторопиться и на волне этой частичной победы короновать молодого Александра одной из тех корон, которые следовало разделить…

– Касательно Александра, – сказал он Царице, укладываясь рядом с ней в огромной каюте царской галеры. – У меня нет желания наговаривать на прецептора, которого ты для него выбрала, но должен признать, что ему не хватает таланта для обучения детей…

– Это самое меньшее, что о нем можно сказать!

– Значит, гони этого прецептора прочь! Вчера в Аскалоне[74] (весь берег от Тарса до Газа теперь принадлежал Клеопатре, и ее корабли могли свободно передвигаться, куда им вздумается), когда мой друг Ирод поднялся на борт поприветствовать меня, он привел с собой молодого сирийского философа, который показался мне весьма остроумным. Он называет себя Николаем Дамасским, пишет о растениях и жителях тех стран, где побывал. Он даже подарил мне небольшой политический трактат собственного сочинения: «О благе в практической жизни». Он не мистик, не скептик, а философ аристотелевской школы. И поскольку Аристотель был учителем Александра Македонского…

– …Николай Дамасский стал бы прекрасным прецептором для Александра Египетского, так? Марк, ни один человек, рекомендованный твоим другом Иродом, не может быть «хорошим прецептором», потому что твой друг Ирод – убийца… Обними меня.

– Не говори глупостей! Этот мальчик не был «рекомендован» Иродом, он находится в Иудее всего три недели, по пути в Аравию, и…

– Обними меня.

– Этот Николай кажется мне забавным. Я уверен, он тебе понравится: смуглый, элегантный – настоящий Диоген! К тому же он молод, амбициозен и заинтересован в том, чтобы понравиться детям.

– Как хочешь… Обними меня. Оставим эту тему. Поцелуй меня так, чтобы мы слились в одно целое, чтобы позавидовал сам Посейдон… Поцелуй меня, Марк, пока мне не пришлось искать красавца Николая Дамасского, Измирского или какого-нибудь еще!

Первое, что обнаружил прецептор, приступив к своим обязанностям, – дети из Синего дворца не знали даже собственного города. Точно так же ничего о нем не знал и Антилл: он рассказывал о Риме, Афинах, Антиохии, но кроме Царского квартала ничего не видел в Александрии. В этой дивной Александрии! Единственной в мире, построенной по правилам Аристотеля, его «владыки»! Александрия – идеальный город, описанный знаменитым философом в его «Политике»: расположение кварталов в шахматном порядке, проветривание улиц, особое назначение районов и публичных площадей, – здесь Николай увидел все то, о чем читал в книгах!

Он хотел передать свое восхищение детям, показать им город таким, каким не видел его ни один путешественник, – с высоты Фаросского маяка.

Забыть Александрию. Забыть современную Александрию, чтобы воскресить былую. Забыть тот город, который я видела, и найти город прошлого. Одним махом стереть этот старый и бедный мегаполис. Не то чтобы нищий, просто некрасивый: дешевые небоскребы, стоянки для авто, склады, краны, танкеры.

Вследствие землетрясений и цунами изменился даже рельеф. Мыс Локиас исчез под водой; затонул и Антиродос вместе со своими набережными, храмами, дворцами; остров Фарос, соединяющийся с континентом аллювиями[75], больше не остров, а суда теперь не заходят в «Большой порт», ставший обмелевшей гаванью. Город стал плоским, как масляное пятно на прямой береговой линии. И ни единого клочка травы! Потому что здесь так и осталась пустыня, со своими колючками и булыжниками. «Александрия рядом с Египтом», – говорили древние. Не в Египте, нет, потому что город раскинул свое крыло далеко на запад от Нила. Конечно, благодаря каналам его соединили с дельтой, и сейчас там проходят автострады. Но песок никуда не делся, он подступает вплотную к асфальту, окружает транспортные развязки, заметает пригород. Город, построенный на песке… Именно поэтому, вопреки своему уродству, он, бесспорно, обладает особой магией, необычайным «дребезжанием». Даже сегодня, когда приближаешься к нему с моря, создается впечатление, что это мираж. К которому не стоит подходить близко: он теряется в нищете и обыденности. Что же хорошего в Александрии? Там просто стоит побывать…

Но как можно забыть метрополис того времени, который я пыталась восстановить по литературным источникам? Теперь, когда мое воображение скользит от камня к легенде, от ветра к парусам и мраморным улицам, я больше не могу выбросить из головы этот несуществующий город, хотя и вымышленный, но живущий во мне. И пусть у меня отсохнет язык, пусть отсохнет моя рука, если я забуду тебя, Александрия! Вот где отныне мое царство. Родина с неопределенными границами, изменчивая, почти нереальная, словно похожая на детские воспоминания.

Итак, с высоты маяка Селена мало что увидела и ничего не запомнила: она не знала, что скоро потеряет Александрию, что ей следовало бы вобрать в себя, сохранить, вкусить этот город, похожий на жемчужину.

Но все же с террас третьего этажа (посетители никогда не поднимались на четвертый, где горел огонь) было видно на пятьдесят километров вокруг – таким низким был берег. И новый наставник Николай Дамасский показывал, разъяснял, отмечал, сравнивал, восхищался. Пятеро детей (Цезарион не пришел, так как согласно протоколу передвижения ребенка-фараона были строго регламентированы) неожиданно обнаружили, каким бесконечно большим был город, увидели его двадцатикилометровую крепостную стену, но больше всего их удивило наличие других портов. Прежде они видели только башенки Царского порта, гавань военного порта и почти идеальное кольцо Большого порта. Итак, за полуторакилометровой плотиной, соединяющей остров Фарос с континентом, существовал другой порт, более широкий, а за ним был залив Счастливого Возвращения, в котором расположился пятый порт, Киботос, с квадратным укреплением, посредством канала соединенный с шестым портом, самым оживленным, находящимся на озере Мареотис, в южной части города. Если смотреть на Александрию с моря, кажется, что она стоит посреди пустыни, а если с высоты птичьего полета – лежит на воде, вытянувшись во весь рост на узком перешейке, отделяющем озеро от береговой линии, словно сфинкс среди песков, между горькой и соленой водой.