При этих словах Мяоюй подняла голову, бросила на него взгляд, еще больше покраснела и снова уткнулась в доску. Заметив, что она нарочно не замечает его, Баоюй в замешательстве сел рядом.
Сичунь предложила сыграть еще партию, и Мяоюй после длительной паузы произнесла:
— Ладно, давай!
Она встала, поправила одежду, снова села и как бы между прочим спросила у Баоюя:
— Ты откуда сейчас пришел?
Баоюю очень хотелось, чтобы Мяоюй с ним заговорила, тогда он ей все объяснил бы. Но ее вопрос заставил его насторожиться, неспроста Мяоюй его задала.
Поэтому он отвернулся и ничего не ответил. Мяоюй засмеялась и завела разговор с Сичунь.
— Ты почему не отвечаешь? — спросила Сичунь. — Ведь это самый обычный вопрос: «Ты откуда сейчас пришел?» Стоит ли смущаться?
Тут Мяоюй вспомнила, что надо возвращаться, сердце дрогнуло, и ей стало не по себе.
— Засиделась я, — сказала она, вставая, — мне пора.
Сичунь знала, что удерживать Мяоюй бесполезно, и проводила ее до ворот.
— Я давно не была у тебя, — сказала на прощание Мяоюй, — а дорога все время петляет, как бы не заблудиться.
— Можно, я тебя провожу? — спросил Баоюй.
— Не смею тебя утруждать, — ответила Мяоюй. — Но если хочешь, пожалуйста.
Они попрощались с Сичунь и покинули террасу Ветра в зарослях осоки. Проходя мимо павильона Реки Сяосян, они услышали звуки циня…
— Кто это играет? — с удивлением спросила Мяоюй.
— Наверное, сестрица Дайюй, — отвечал юноша.
— Разве она умеет? А я и не знала! — сказала Мяоюй.
Тогда Баоюй рассказал ей о недавней беседе с Дайюй и предложил:
— Давай зайдем, посмотрим!
— С древнейших времен цинь только слушают, но чтобы смотрели — такого еще не было, — усмехнулась Мяоюй.
— Давно известно, что я — человек невежественный, — сконфузившись, ответил Баоюй.
Они подошли к павильону Реки Сяосян, сели на камень и стали слушать чистую, трогательную мелодию. Вскоре нежный голос запел:
Дует, воет ветер холодный.
Воздух осенью напоен,
Но вдали от прекрасной девы,
Одинок ты и удручен…
Где вдали селенье родное?
Край отеческий лик свой скрыл!
И на платье горькие слезы
Лью и лью, склонясь у перил…
Голос умолк, а потом снова зазвучал:
Беспокойны длинные реки,
Вдалеке утесы круты,
Свет луны на мое окошко
Плавно падает с высоты.
Путь Серебряный вижу в небе,
Но и ночью мне не до сна!
Я замерзла в тонкой рубашке,
На ветру роса холодна…
Когда же опять наступила пауза, Мяоюй сказала:
— Первая строфа на одну рифму, вторая — на другую. Послушаем дальше.
Дайюй снова запела:
Мне понятны ваши невзгоды,
Нет свободы — и жизнь не та!
У меня же свои напасти —
Вечно хлопоты, суета…
Если сердце твое горюет,
Горе сердце мое поймет.
Жены древности! Вы могли бы
Мне помочь уйти от забот?
[19]— Вот и еще строфа, — промолвила Мяоюй. — Сколько в ней глубокой печали!
— Я не разбираюсь в музыке, но эта мелодия и в мою душу вселила скорбь, — отозвался Баоюй.
Снова зазвенели струны циня.
— Слишком высоко взяла, — заметила Мяоюй, — не гармонирует с прежним.
Вновь послышалось пение:
Жизнь людей в этом бренном мире —
Пыль житейская, круговорот.
Все, что в небе, и все, что в мире,
В прошлой жизни исток берет;
Обретя исток в прошлой жизни,
В смерти жизнь не найдет конца,
Но с луною сравнятся разве
Мяоюй изменилась в лице.
— Почему она перешла на другой тон?! От такой печальной мелодии могут расколоться даже камни! Это уж слишком!
— Что значит «слишком»? — спросил Баоюй.
— А то, что она долго не проживет! — отвечала Мяоюй.
В это время послышался жалобный звук — будто струна лопнула. Мяоюй быстро встала и пошла прочь.
— Что случилось? — окликнул ее Баоюй.
— Скоро сам поймешь, — последовал ответ, — не стоит сейчас об этом говорить!
Баоюй, полный уныния и дурных предчувствий, направился во двор Наслаждения пурпуром. Но об этом здесь речи не будет.
Даосская монахиня пропустила Мяоюй в ворота кумирни и заперла их. Мяоюй прошла к себе в келью, прочла сутру, поужинала, воскурила благовония и отпустила монахинь.
Опустив занавески, она села на молитвенный коврик за ширмой, поджала под себя ноги и предалась созерцанию.
В третью стражу Мяоюй вдруг услышала шум на крыше. Подумав, что напали разбойники, она испуганно вскочила и выбежала на террасу. Вокруг не было ни души, только по небу плыли одинокие облака и ярко светила луна.
Было не холодно. Мяоюй постояла, опершись о перила террасы, и вдруг услышала мяуканье кошек на крыше.
Вспомнились слова Баоюя об успокоении души, сердце затрепетало, Мяоюй вся горела, но, овладев собой, вернулась в келью и вновь опустилась на молитвенный коврик. Однако душа никак не могла успокоиться и вдруг рванулась куда-то; Мяоюй почувствовала, как коврик уходит из-под нее, ей почудилось, будто она вне кумирни. Вдруг появилась целая толпа знатных юношей, все они жаждали взять ее в жены, подхватили и потащили к коляске. Потом налетели разбойники и, угрожая ножами и палками, поволокли Мяоюй за собой. Она громко плакала, звала на помощь.
Разбуженные криками, прибежали монахини с факелами и светильниками, столпились вокруг Мяоюй, а она лежала, широко раскинув руки, с пеной на губах. Когда ее попытались привести в чувство, она, с выпученными глазами и проступившими на щеках красными пятнами, закричала:
— Мне покровительствует бодхисаттва! Как вы, насильники, смеете так обращаться со мной?
Перепуганные монахини не знали, что делать.
— Очнитесь, это мы!
— Я хочу домой! — крикнула Мяоюй. — Отвезите меня!
— Ваш дом здесь, — сказала старая даосская монахиня. — Куда же вас везти?
Она велела буддийским монахиням помолиться богине Гуаньинь, а сама решила погадать. Вытащила гадательную бирку, открыла соответствующее место в книге толкований и прочла, что странное поведение Мяоюй можно объяснить ее встречей с духом зла в юго-западном углу.
— Да! — подтвердили остальные монахини. — В юго-западном углу сада Роскошных зрелищ никто никогда не жил. Наверняка там обитает дух зла.
Все переполошились, бегали вокруг Мяоюй.
Монахиня, которую Мяоюй привезла с собой с юга и которая была предана ей больше других, сидела на своем молитвенном коврике у постели Мяоюй, не отходя ни на шаг.
Вдруг Мяоюй повернулась к ней и спросила:
— Ты кто?
— Ведь это же я, — отвечала монахиня.
— Ах, ты! — произнесла Мяоюй, пристально посмотрела, обняла монахиню и сквозь рыдания проговорила: — Ты моя мать, если ты не спасешь меня, я погибла!
Монахиня ласково гладила ее, утешала. Старуха даоска налила чаю, Мяоюй выпила немного и лишь на рассвете уснула. Послали за доктором и стали гадать, что за болезнь приключилась с монахиней.
Все говорили по-разному: нервное расстройство от чрезмерных забот, горячка, наваждение, простуда.