— Благовоний в курильницу добавляла?

— Сейчас добавлю, — ответила та.

— Кашу и суп можете доесть! — продолжала Дайюй. — Приготовлены они чисто и вкусно. А благовоний я добавлю сама.

Цзыцзюань и Сюэянь отправились в прихожую.

Дайюй добавила в курильницу благовоний, села к столу и собралась читать, но в это время в саду зашумел ветер, забренчали железные лошадки под стрехой[17].

В комнату вошла Сюэянь — она уже успела поесть.

— С каждым днем становится холоднее, — сказала Дайюй. — Вы проветрили теплую одежду, как я вчера приказала?

— Проветрили, — ответила Сюэянь.

— Принеси-ка мне что-нибудь теплое, — попросила Дайюй, — я накину на плечи.

Сюэянь принесла целый узел с одеждой.

Перебирая вещи, Дайюй вдруг заметила небольшой сверточек, перевязанный шелковым платком. В нем оказался платок, подаренный ей Баоюем во время ее болезни; на нем сохранились написанные ею стихи и следы слез. Здесь же лежал изрезанный в клочья мешочек для благовоний, чехол для веера и шнурок, на котором Баоюй прежде носил чудодейственную яшму.

Все это Цзыцзюань вытащила из сундука и сунула в узел, чтобы не затерялось.

Только сейчас Дайюй вспомнила об этих дорогих ей вещицах и, забыв, что хотела потеплее одеться, принялась перечитывать стихи на платке. Слезы навернулись ей на глаза.

В этот момент вошла Цзыцзюань. Она сразу заметила, что Дайюй, заплаканная, смотрит на столик, где лежат изрезанный мешочек для благовоний, чехол для веера и шнурок с бахромой, а рядом стоит Сюэянь с узлом.

Поистине:

Цзыцзюань сразу догадалась, что эти вещи напомнили Дайюй прошлое, взволновали ее и расстроили. Утешать девушку было бесполезно, поэтому Цзыцзюань с улыбкой сказала:

— Что это вам, барышня, вздумалось рассматривать эти старые вещи? Вы с господином Баоюем тогда были еще детьми: то ссорились, то мирились. Глядя на вас, можно было только смеяться. Теперь вы совсем по-другому ведете себя и не стали бы ни с того ни с сего портить вещи!

Вместо того чтобы успокоиться после этих слов, Дайюй еще больше расстроилась: она вспомнила, каким был Баоюй, когда она приехала в этот дом, и из глаз ее покатились слезы, как жемчужины с разорвавшейся нитки.

— Оденьтесь потеплее, барышня! — сказала Цзыцзюань, — ведь Сюэянь ждет.

Дайюй бросила платок. Цзыцзюань завернула в него мешочек для благовоний и остальные вещи и поспешила убрать.

Дайюй набросила меховую накидку и, печальная, направилась в прихожую, но тут взгляд ее упал на стихи, присланные Баочай. Она взяла их со столика, дважды перечитала и со вздохом произнесла:

— Положение у нас разное, но мы обе страдаем. Сочиню стихотворение тоже из четырех разделов, переложу на музыку, чтобы можно было петь под аккомпанемент циня, и завтра же отошлю ей.

Она велела Сюэянь принести письменные принадлежности и написала стихотворение. Затем раскрыла ноты для циня, выбрала два мотива: «С жалостью гляжу на орхидею» и «Думаю о мудреце»[18], переложила на них стихи и снова переписала. После этого она приказала Сюэянь достать из ящика маленький цинь, привезенный еще из дому, настроила его и попробовала сыграть сочиненные песни.

Надо сказать, что Дайюй и в самом деле была одаренной. Играть она училась давно, еще живя дома, и с тех пор не брала в руки инструмент, но сейчас быстро освоилась и играла до самого вечера, пока не пришло время ложиться спать. О том, как прошла ночь, мы рассказывать не будем.

А сейчас вернемся к Баоюю. В тот день он поднялся рано, как и обычно, быстро привел себя в порядок и собрался в школу, как вдруг прибежал мальчик-слуга и воскликнул:

— Вам повезло, второй господин! Господина учителя нынче нет в школе, и всех отпустили с занятий!

— А ты правду говоришь? — усомнился Баоюй.

— Если не верите, сами глядите! Третий господин Цзя Хуань и ваш племянник Цзя Лань возвращаются из школы!

Баоюй повнимательней присмотрелся — и в самом деле: Цзя Хуань и Цзя Лань в сопровождении мальчиков-слуг приближались к нему, о чем-то весело разговаривая, но, увидев Баоюя, остановились.

— Почему вы не в школе? — спросил Баоюй.

— Нас отпустил господин учитель, — отвечал Цзя Хуань.

Сомнений у Баоюя больше не было, он побежал сообщить отцу и бабушке, что в школу сегодня идти не надо, и вернулся к себе.

Рассказав удивленной Сижэнь, что занятий сегодня не будет, Баоюй посидел немного и собрался уходить.

— Ты куда торопишься? — крикнула вслед ему Сижэнь. — Отдохнул бы, раз отпустили!

— Ты, пожалуй, права, — ответил Баоюй, замедляя шаг. — Но очень хочется погулять. Ведь отпустили всего на день. Когда еще представится такой случай?! Ты должна меня понять.

— Ладно, иди, — улыбнулась Сижэнь — ей вдруг стало жаль Баоюя.

Пока они разговаривали, служанки принесли завтрак, и Баоюю пришлось остаться. Он наскоро поел и помчался к Дайюй. Во дворе Сюэянь сушила платок.

— Барышня позавтракала? — спросил Баоюй.

— Давно, еще когда встала. Выпила полчашки отвара, да и то через силу, — ответила Сюэянь. — Сейчас она отдыхает. Вы погуляйте, а попозже придете.

Идти Баоюю было некуда, но тут он вспомнил, что давно не навещал Сичунь, и направился к террасе Ветра в зарослях осоки.

Баоюй постоял у окна комнаты Сичунь. Там было тихо. Юноша уже хотел уйти, подумав, что девушка спит, как вдруг услышал шум. Что-то легонько стукнуло, и раздался голос:

— Надо было по-другому пойти!

Баоюй догадался, что в доме играют в облавные шашки, но кому принадлежит голос, не разобрал.

Тут совершенно отчетливо прозвучал голос Сичунь:

— Почему по-другому? Ты так идешь, а я вот так. А если ты пойдешь так, я тоже так пойду и замкну кольцо.

— А если я пойду так? — вновь послышался первый голос.

— Ох! — воскликнула Сичунь. — Значит, вот какой ход был у тебя в запасе! А я не приняла мер предосторожности!

Голос девушки, которая была у Сичунь, не принадлежал ни одной из сестер Баоюя, но показался ему очень знакомым. Решив, что посторонних здесь быть не может, Баоюй осторожно отодвинул занавеску и вошел. «Стоящая за порогом» — вот кто оказался в комнате — монахиня Мяоюй из кумирни Бирюзовой решетки. Юноша не осмелился мешать, а Мяоюй, увлеченная игрой, его не замечала. Баоюй молча стоял в стороне, наблюдая.

— Разве тебе не нужны мои шашки, что стоят в этом углу? — вдруг спросила Мяоюй у Сичунь.

— Почему не нужны? — ответила Сичунь. — Просто мне некуда торопиться! Им все равно не уйти!

— Не хвастайся, — отвечала Мяоюй, — посмотри-ка внимательней!

— Сейчас мне ходить, — заметила Сичунь, — пойду, а потом погляжу, как пойдешь ты.

Мяоюй тихонько рассмеялась и поставила шашку у края доски, заперев в углу все шашки Сичунь.

— Это называется «срезать на ходу подметки», — заметила она.

Не успела Сичунь ответить, как Баоюй не выдержал и расхохотался, да так громко, что девушки испуганно вздрогнули.

— Что же это такое! — возмутилась Сичунь. — Входишь не предупреждая! Так можно насмерть перепугать! Ты давно здесь?

— Давно, — отвечал Баоюй, — с того момента, как вы спорили из-за какого-то угла.

Он приветствовал Мяоюй, а затем с улыбкой промолвил:

— Почтенная Мяоюй редко выходит за ворота святого храма. Как же случилось, что я повстречал ее здесь?

Мяоюй ничего не ответила, покраснела и не поднимала головы от шашечной доски. Поняв, что сказал лишнее, Баоюй виновато улыбнулся:

— Что и говорить. Кто ушел в монастырь, того нельзя сравнивать с нами, мирянами. Прежде всего, душа монахини обретает покой. А раз так, совершенствуются ум и способности, рождается мудрость…