Сами костюмы восхищали красотой, но в то же время озадачивали. Одно платье украшали кроваво-красные предметные стекла. Еще одно платье было расшито раковинами морских черенков, которые Ли и Джордж нашли на пляже в Норфолке. Малиново-зеленое пальто украшало лицо Маккуина, выполненное в технике шелкографии.
Красивейшие куртка и брюки в японском стиле были сшиты из розово-серой ткани «птичий глаз»; комплект дополнялся шляпой размером с детский гробик, расшитой шелком и украшенной живыми амарантами. Наконец, публике представили изысканное нижнее белье из устричных раковин, которое носилось под платьем, созданным из японской ширмы XIX века. Ширму Ли присмотрел на парижском «блошином рынке» Клиньянкур; она стояла у него дома, а за полгода до показа он нашел ей применение. «Ширма была такой хрупкой, что стоило нам до нее дотронуться, она крошилась, – вспоминает Сара Бертон. – Мы посадили ее на хлопок, чтобы она совсем не развалилась, и простегали шелком, чтобы держала форму. Все делалось вручную – с такой хрупкой вещью о машинке нечего было и думать. Почти все Александр сделал сам. Он не хотел ни складок, ни вытачек; он хотел, чтобы платье вышло очень плоским. Оно стало его шедевром, совершенно фантастическим».[740]
Впрочем, в резкое противоречие с красотой представленных вещей вступал финальный образ. После того как последняя модель покинула подиум, внутри таинственного черного стеклянного ящика зажегся свет, и из динамиков послышался тяжкий вздох. Упали откидные борта, и взорам публики предстала голая толстуха в дыхательном аппарате, вокруг которой летали сотни мотыльков – своеобразная пародия на фотографию Sanitarium Джоэла Питера Уиткина 1983 года. «Я – пульсирующее зеркало Маккуина, величайший ужас моды, который смотрит прямо на нее, – писала в своем дневнике журналист и писательница Мишель Олли, которую Маккуин попросил раздеться и надеть дыхательную маску. – Я – смерть моды. Смерть красоты».[741]
Коллекция отражала двойственное отношение Маккуина к модной индустрии: в то время как у него еще оставалась способность воображать и делать одежду потрясающей красоты, ему казалось, что в окружающей ее среде скрывается нечто крайне ядовитое. Финальный образ, по воспоминаниям Мишель Олли, призван был символизировать смерть. «Мсье Маккуин готовил финиш Большой Мамы Муэрте», – писала она.[742]
«Я больше не вижу себя в моде, – признавался Ли Нику Найту. – В этом больше нет смысла. Если думать о моде в историческом масштабе, она была революционной. Сейчас она не революционна». Разве он не считает свое творчество революционным? – поинтересовался Найт. «Нет, я устал стараться. Устал быть анархистом… В крупных компаниях постепенно понимаешь, что это ничего не значит… Будь я Богом, я заморозил бы моду на пять лет».[743]
Казалось, Маккуин мог бы сделать шаг назад, сойти с безостановочной «беговой дорожки», когда ему приходилось готовить одну коллекцию за другой. Его контракт с Givenchy истекал в конце 2001 года; он уверял, что не стремится ни к большему богатству, ни к большей славе. Сбылись многие его юношеские честолюбивые мечты. И все же, когда ему позвонила Изабелла Блоу и сообщила, что Том Форд от лица дома Gucci заинтересован в покупке доли его компании, он тут же ухватился за эту возможность. Ни при чем были ни техасское обаяние Тома Форда, ни предположение Изабеллы, что Ли просто понравился креативному директору Gucci. В конце концов, Маккуин сам заварил кашу, подойдя к Доменико Де Соле в Монте-Карло. «Он [Де Соле. – Э. У.] мне понравился, – говорил Маккуин. – И я подумал о сотрудничестве с Gucci».[744] Может быть, он хотел отомстить? «По-моему, он продал долю в своей компании группе Gucci, потому что хотел показать фигу Бернару Арно», – сказал Крис Берд.[745]
После многочисленных телефонных переговоров, которые продолжались все лето 2000 года, Маккуин и Форд наконец назначили дату встречи в лондонском ресторане The Ivy («Плющ»).
«Том сказал: «Я иду ужинать с Александром, а ты не приходи!» – вспоминает Ричард Бакли, тогдашний партнер, а теперь муж Тома. – И я понял, что они что-то затевают». В ту октябрьскую ночь в ресторане Ли и Том говорили о своей жизни и вообще обо всем, кроме моды. «В одном зале с нами сидели Твигги и Чарлз Саатчи, а мы буквально сияли», – вспоминал Маккуин. Форд, со своей стороны, назвал Маккуина человеком, который выглядит хулиганом только на фотографиях, но при личном общении «мягкий, как зефир» – «восхитительный, обаятельный и добрый». Ему очень нравилась «поэтичность» творчества Маккуина. «Он истинный художник, хотя художник, обладающий коммерческой жилкой».[746]
Однако Маккуин оказался вовсе не таким покладистым, когда дело дошло до того, сколько он хочет за 51 процент своей компании – точнее, трех компаний, основанных им: Paintgate, Autumnpaper и Blueswan. В то время в прессе циркулировали разные цифры – от 54 до 80 миллионов фунтов, что, по мнению Джона Бэнкса, бухгалтера Маккуина, было явным преувеличением. Он вспоминает ряд тайных встреч, которые проводились в отдельном зале отеля Brown’s в Мейфэре. Все дела приходилось вести в обстановке строжайшей секретности, так как Gucci и Givenchy, по его словам, «находились в состоянии войны… Когда дело дошло до суммы, которую запрашивал Ли, никаких вопросов не возникло; сумму назвал он сам. Она исчислялась десятками миллионов долларов в самом минимальном варианте. Помню, когда мы озвучили свои требования, Де Соле и Джеймс Макартур [тогда исполняющий обязанности вице-президента группы Gucci. – Э. У.] ахнули, но деньги он получил. Торги начались на цифрах в 20 и 30 миллионов долларов, до тех пор, пока наконец не дошли до той суммы, которую он запрашивал».[747]
В дополнение к деньгам Де Соле и Форд гарантировали Маккуину творческую самостоятельность. Он оставался креативным директором своей фирмы. «Вопрос, который я вынужден был задать самому себе – потому что это моя работа, – заключался в том, в самом ли деле он обладает властью и талантом для того, чтобы превратить лейбл «Александр Маккуин» в мировой бренд, – говорил в то время Де Соле. – По-моему, да; иначе я бы не пошел на сделку с ним».[748]
Группа Gucci собиралась открыть десять флагманских магазинов McQueen по всему миру. Кроме того, запланировали магазины, где торговали бы духами, аксессуарами и побочными изделиями. «Скоро он получит то, чего хотим мы все, – всемирную империю, – сказал Джулиан Макдоналд, сменивший Маккуина в Givenchy. – Они принарядят его, поправят ему галстук и добьются того, что его аксессуары завоюют весь мир».[749]
В субботу 2 декабря Джон Бэнкс позвонил Маккуину и поздравил с успешным завершением сделки. Ли сидел в машине с группой друзей; Джон услышал радостные крики. «Он был счастлив до безумия».[750] Вернувшись домой, Ли и Джордж отметили событие, запив упаковку чипсов двумя бутылками слабоалкогольного коктейля «Бакарди Бризер».
4 декабря, когда стало известно о «сделке века», это вызвало ажиотаж в прессе; рассказ о произошедшем даже попал на страницы газеты Sun. «Маккуин подлил масла в огонь модных междоусобиц», – написали в The Times. Комментатор в Independent подробно проанализировал работу Маккуина в Givenchy и выразил надежду, что в новой роли дизайнер станет счастливее. «Партнерство с Gucci, несомненно, станет искрометным, – писал он, – но, по крайней мере, оно не будет смертельным».[751]
