6 июля 1997 года в Sunday Times вышла статья с заголовком «Маккуин леденит кровь в мире моды». После этого многим показалось, что с Маккуином покончено. Автор статьи Джон Харлоу намекал, что дизайнер находится под следствием якобы за то, что для показа последней коллекции под названием Eclect Dissect, который должен был состояться на медицинском факультете Парижского университета, раздобыл части человеческого тела. Харлоу также сообщил, что Маккуин, по слухам, вшивал в свои новые вещи «человеческие кости, зубы и другие части тела». По сведениям «из осведомленных источников», «Маккуин зашел слишком далеко – то, что он делает, отвратительно, нецивилизованно и по-мальчишески». Кроме того, по словам Харлоу, руководство Givenchy распорядилось спрятать коллекцию от фотографов, а также от жандармов.[592] Когда Сибилла де Сен-Фалле, заведующая отдела дома Givenchy по связям с общественностью, увидела статью, она очень встревожилась. Все боялись, что статья плохо повлияет на Маккуина. «Он такой чувствительный, статья на самом деле выбьет его из колеи», – сказала она. Однако, когда ей удалось дозвониться до Маккуина по телефону, он, как ни странно, остался невозмутимым. «Полная чушь», – заявил он. В самом деле, вскоре в Sunday Times напечатали опровержение. Однако его реакция заставила Кэтрин Беттс, которая в то время была его постоянной спутницей, заподозрить, что рассказ о частях тела «вбросил» кто-то из его приближенных. «Как Маккуин ни презирает прессу, он знает, что нужно делать, чтобы постоянно мелькать на первых полосах», – сказала она.[593] Изабелла Блоу, сама прекрасно умевшая наладить отношения с прессой, придерживалась того же мнения; более того, она считала, что выходки Маккуина, которые вызывали шквал статей в прессе, спасли Givenchy. «По-моему, он уже много для них сделал, потому что дом Givenchy получил массу откликов в прессе, – говорила она. – По словам самого Александра, это все равно что вытащить динозавра из моря; по-моему, за всего один сезон он именно этого и достиг».[594]

В 1997 году Маккуин признался, что специально привлекал к себе внимание прессы, ставя намеренно шокирующие показы. Говоря о своей коллекции «Таксист», которая была показана в «Ритце» в 1993 году, он вспомнил, как испугался тогда один из его коллег-дизайнеров, «потому что он выполнял приказы, а я нет… Но он не понимал, что я уже давно в игре и отлично знал, что делаю… Я работал с Кодзи [Тацуно. – Э. У.], был свидетелем его банкротства и понял: чтобы получить лучших спонсоров на свете, то есть итальянцев, нужно регулярно мелькать в прессе и завоевать себе имя. Тогда получишь спонсора. А теперь прикиньте, кто из нас зарабатывает полмиллиона в год, а кто так и сидит в полной заднице?»[595]

Замысел коллекции Eclect Dissect строился вокруг сюжета о враче Викторианской эпохи, анатоме, который путешествует по миру и собирает самых красивых женщин. Убив своих жертв, он расчленяет их в лаборатории, а затем собирает заново, получая странные гибриды. Ожившие фигуры преследуют своего создателя. «Вы видели призраки всех этих женщин со всего мира», – сказал Саймон Костин.

В подготовительный период Ли собирал различные визуальные материалы, в том числе «изображения швов, процесса медицинского наложения швов и челюстно-лицевых операций». Саймон изучал анатомические рисунки Андрея Везалия; они вместе часами вырезали и делали коллажи. «Настоящая готика – По, Франкенштейн и доктор Моро», – вспоминал Саймон.[596] По обе стороны подиума, выложенного персидскими коврами, Костин установил две громадные клетки, в которых сидели вороны – по сценарию, они питались мясом падших жертв экспериментов. «Даю пять долларов, что они кому-нибудь выклюют глаза, – прошептал издатель американского модного журнала, сидевший в зале. – Прямо как в фильме «Птицы» с Типпи Хедрен». Изабелла Блоу, которая пришла на показ в костюме в обтяжку, дополненном ошейником и цепью, с пафосом произнесла: «Я сама себе собака». Слова Блоу заглушили «завывания банши» из динамиков, и шоу началось.[597] Кэтрин Беттс вспоминает сочетание красных кружев шантильи с зеленой кожей пони, «шотландки» с вышитым японским атласом, перьев цапли с испанскими мантильями, гагатовых бус с кожей и кружевами, леопардовых шкур, сшитых с лиловой телячьей кожей, и человеческих волос, которыми было вышито бархатное болеро. «Детали, ткани и сами модели были так перегружены ассоциациями, что показ внушал отвращение», – написала она. Шалом Харлоу как будто изображала Леду и Лебедя, «шея которого спиралью извивалась вокруг ее шеи, словно он хотел ее задушить», а другая модель, одетая как самурай с мечом, «выглядела так, словно сама рассекла спереди свое красное кружевное платье».[598] Зато актриса Деми Мур, которая находилась в зрительном зале, пришла в восторг от увиденного. «Это было поразительно – полет фантазии и обман зрения, а такие платья я бы хотела носить. Сплав веселья, грации и изящества».[599]

Новшеством, не виданным прежде на подиумах высокой моды, стали и необычные прически. «Волосы моделей накрутили на бигуди или уложили в огромные компостные кучи, а в одном случае соорудили на голове такой высокий светлый зиккурат, что странно, как бедняге удалось надеть чепец и завязать его на затылке», – писал Чип Браун в журнале «Нью-Йорк». Одна модель вышла в соломенной шляпе, изображавшей птичью клетку, с живой певчей птицей внутри, а другая «бедная модель вынуждена была шагать по подиуму наугад, так как ее голова и лицо были закутаны красной чадрой. И все же ей пришлось легче, чем ее спутнице Онор Фрейзер, которая несла сокола на специальной перчатке». Браун в заключение написал, что образный ряд вызывает противоречивую реакцию: «Анимализм, власть, беспомощность, деградация и независимость, а во всем остальном – смесь категорий хищника и жертвы».[600]

Маккуин сам пережил каждую из этих стадий. Он был одновременно и сумасшедшим врачом, который препарировал традиции моды и воссоздавал фрагменты для получения совершенно нового имиджа, и жертвой, объектом сексуальных домогательств и эксплуатации, которому иногда казалось, что он воскрес из мертвых. Желание освободиться от телесной оболочки, которое иногда посещало его, можно было сдерживать лишь временно. Его стратегия выживания сводилась к тому, что он заново прокручивал в уме свои страхи и фантазии, сидевшие в подсознании и связанные с сексом; каждый показ служил для него своего рода катарсисом, очищением. Разве высокая мода не должна помочь женщинам чувствовать себя прекрасными, а не странными? – спрашивала Сьюзи Менкес в International Gerald Tribune на следующий день после показа. В тот раз Менкес не поняла главного. Маккуин делал такие вещи не для женщин; скорее, он создавал их для себя. Создание коллекции служило для него своего рода психотерапией. Если рассматривать его коллекции в таком ключе, их можно считать визуальным эквивалентом сказок, жанра, с помощью которого творец и потребитель равным образом выражают свои тревоги и глубоко спрятанные желания. «Меня интересует то, что происходит у людей в голове, то, в чем никто не хочет признаваться и с чем никто не хочет иметь дела, – говорил Маккуин. – Показы выявляют то, что зарыто у людей в душе».[601]

После показа Ли и Меррей решили сбежать от гнетущей парижской жары в Шотландию. Вместе с бывшей соседкой по квартире Майрой Чей Гайд они сняли домик в Пеннане, на побережье Абердиншира. Они жили просто, сами готовили, а по вечерам играли в домино. 15 июля 1997 года, еще находясь в Шотландии, они узнали об убийстве Джанни Версаче. Через шесть недель, утром 31 августа, в доме на Коулмен-Филдз зазвонил телефон. Пара еще лежала в постели, поэтому Меррей перегнулся через Ли, чтобы ответить. Звонила Джойс Маккуин; она велела ему включить телевизор и бросила трубку. Как миллионы других, Ли повергла в шок весть о гибели принцессы Дианы. Он признавался Меррею, что Диана – единственная из королевской семьи, для кого ему хотелось бы сшить платье. «Когда Диана погибла, он плакал. Много дней после ее смерти он ходил совершенно подавленный», – вспоминает его сестра Джеки.[602]