— Со шлангом кто-то повозился. Смитс мог бы и заметить.

Жожо сделала вид, что рассматривает ногти, оставив реплику без ответа.

— Смитс сказал, ты увидела на барже что-то, что тебя испугало. Что это было?

— Фотография. Ты, я и Маартен. Не из альбома.

Рут потерла висок.

— Какая фотография?

— Ты прекрасно знаешь какая, она лежала в твоем ящике. Там мы трое. Фотографировались, когда ездили к морю. И ты меня вымарала, Рут. Ты меня вымарала.

— Я тебя вымарала? — Рут ушам своим не поверила. — Как?

— Чернилами. Ты хотела вычеркнуть меня из своей жизни. Забыть обо мне. Как будто меня и не было. А вырезать не смогла. Потому что на снимке я стояла между тобой и Маартеном. Поэтому ты вымарала меня чернилами.

— Вот ты о чем! Вот о какой фотографии. Господи, Жожо… Послушай — ты должна мне поверить, — у меня просто протекла ручка. Понимаешь? Клянусь, я тебя не вымарывала. Ты хорошо посмотрела на карточку? Это же самое обычное пятно. Если бы я тебя вымарывала, на бумаге остались бы следы от пера, царапины.

Жожо молчала.

— Не веришь? Хорошо, я найду эту чертову фотографию и принесу, чтобы ты сама убедилась. Если, конечно, найду, — добавила Рут. — И когда же ты ее увидела? До потопа?

Жожо кивнула:

— Да. Мне стало так плохо, что я расплакалась. Хотела пойти домой, но не могла успокоиться. Потом уснула. А когда проснулась, кругом уже была вода. И я так испугалась.

— Нам надо поговорить, Жожо. Не о том, как ты затопила баржу. О нас. О тебе, обо мне и о Маартене. Слишком многое осталось невысказанным.

— Ты мне завидовала! — выпалила вдруг Жожо. — Ты ревновала его ко мне, потому что со мной он был счастлив. Я всегда это чувствовала.

Рут опустилась на край кровати.

— Почему ты никогда ничего мне не говорила? Нельзя держать все в себе. Видишь, что получилось? Знаешь, я много об этом думала… наверное, ты права. Да, я знала, что Маартену хорошо с тобой, и не могла понять, почему у нас с ним ничего не вышло. Эта загадка так и осталась загадкой. Из-за этого я чувствую себя виноватой.

— Ты постоянно крутилась где-то рядом. Никогда не оставляла нас одних. Не давала нам быть вместе.

— Правда? Значит, вот в чем дело. Ох, Жожо, мне так жаль. Прости. Может быть, ты и права. Может быть, я подпитывалась вашим счастьем. Или просто наблюдала за вами, стараясь понять, в чем причина, почему у вас сложилось, а у нас — нет.

— Может быть. — Жожо вздохнула. — Я, наверное, тоже ревновала.

— Но почему? Объясни.

Жожо состроила гримасу.

— Наверное, дело в том, что вы провели вместе куда больше времени, чем мы. У вас была своя история. Кем я была? Чужаком. Посторонней. Третьей лишней. Я тоже хотела тебя вымарать… вымарать ваше с Маартеном общее прошлое, чтобы у него осталось только настоящее… чтобы он ценил настоящее больше, чем прошлое. — Она говорила торопливо, сбивчиво, не поднимая глаз на Рут. — В общем, что-то вроде этого. А потом вдруг пришел день, когда не осталось ни настоящего, ни будущего… только прошлое.

Некоторое время они сидели молча, смущенные взаимными признаниями, но теперь в молчании не было враждебности. По крайней мере ее стало меньше. Атмосфера немного разрядилась.

— Ревность, — задумчиво сказала Рут. — Она снова всплыла, да? Когда появился Томас Спрингер. Мы снова…

— Мы? — перебила ее Жожо.

Теперь Рут уже не выдержала. Ее чувство справедливости было оскорблено, и она не стерпела.

— Ты права, Жожо. Конечно, не мы. Что я такое говорю? На этот раз ты сама все придумала. Без посторонней помощи. Потому что — слушай меня внимательно и не перебивай — мне он был не нужен. Я тебе не гадила. И не заигрывала с Томасом Спрингером у тебя за спиной.

Жожо лежала молча, насупившись, и теребила кисточку на розовой подушке. Пальцы ее двигались все быстрее, переплетая толстые желтые нити, стягивая их в узлы.

— Наоборот, — твердо добавила Рут, вколачивая последний гвоздь.

— Я тебе не верю, — быстро возразила Жожо, дергая оставшиеся нитки.

— Хорошо. Тогда мне придется спросить тебя кое о чем. До той вечеринки в вашем офисе вы с Томасом говорили обо мне? Он не просил тебя пригласить меня на вечеринку?

— С чего бы это? — фыркнула Жожо и, то ли устав завязывать узлы, то ли не найдя материала для работы, отбросила подушку, которая, пролетев, задела клетку с пластмассовым попугаем. Клетка закачалась.

За дверью зашевелились. Похоже, мать готовилась прийти дочери на помощь.

— Отвечай, просил или нет?

— Нет!

— Но вы говорили обо мне?

— Да… нет… может быть… Я уже не помню! Почему бы тебе самой его не спросить?

— Я ему не доверяю.

— А мне, выходит, доверяешь? — Жожо недоверчиво посмотрела на нее.

— В этом вопросе — да. Думаю, у тебя нет и не было скрытых мотивов, чтобы говорить неправду.

— Скрытых мотивов?

— Скрытых мотивов.

— А у Томаса, по-твоему, они есть? Давай попробуем разобраться. Получается так. Томас Спрингер сражен, он так отчаянно жаждет с тобой познакомиться — не знаю уж почему, учитывая, что он тебя не видел; разве что слухи о твоей неземной красоте… — она нетерпеливо взмахнула рукой, — потрясают весь амстердамский бомонд, — что не находит иного способа, как только подкатиться ко мне с просьбой пригласить тебя. Конечно, ведь в доме у старухи ваши пути пересечься никак не могут — это было бы слишком легко. Потом он устраивает так, чтобы я осталась с занемогшей на его собрании коллегой и…

— На его собрании?

— Да, на его собрании. Томас проводил это собрание. Ты, наверное, позабыла, так что позволь напомнить: он всего лишь скромный социальный работник. Такой же, как я. Так… Да, Жожо устранена со сцены, и он остается с девушкой своей мечты наедине. Какой план! Да вот только не складывается, верно? Потому что не Томас, а ты, ты заговорила с ним на балконе. Ты предложила ему подвезти тебя домой. И ты попросила его помочь с переездом. Я ничего не упустила?

Рут подняла руку, чтобы остановить раскачивающуюся клетку.

— Закончила? А теперь я скажу. Я была на том балконе еще до того, как туда вышел Томас. Это первое. У него есть машина, и когда мне потребовалась помощь, он случайно оказался рядом. Между прочим, откуда ты все знаешь?

— А как ты думаешь? Томас рассказал. Он хороший парень. Мягкий. Добрый. Щедрый. Да, у него неважно со здоровьем, и он немного застенчив с женщинами. Ты так смутила его своим вниманием.

— Я? Смутила его своим вниманием? — Рут чуть не задохнулась. — Он притащил мне рыбу. Он подарил мне цветы.

— Эту дурацкую рыбу он раздает всем знакомым. А что касается цветов, то тут ты ошибаешься. Томас купил их для старушки и оставил в холле. Я же знаю. Он даже возил меня в коляске в цветочный магазин, и я помогала ему их выбирать. Бедняжка… такой одинокий, такой неуверенный в себе… Даже не умеет выбирать цветы. — Жожо отодвинула столик и, опустив ногу, привстала, опершись на край кровати. — Перестань, Рут, хоть раз в жизни будь честна перед собой. Признайся, ты ведь с самого начала за ним ухлестывала. Стоило мне упомянуть про него, стоило тебе узнать, что он мне небезразличен, как ты тут же навострила коготки. Ты ведь жить без этого не можешь. Думаешь, что твоя задница — ванильное мороженое, и все только о том мечтают, чтобы оттяпать кусочек.

Злость ушла. Они оказались на совершенно неизведанной территории, и, чтобы вернуться назад, требовались неземная выдержка и полное присутствие духа.

— Когда я встретилась с ним, у меня и в мыслях не было, что это тот самый парень, про которого ты рассказывала. Ты ведь даже не намекнула, какой он из себя, помнишь? Я поняла это, только когда он подвез меня к барже. Видит Бог, это истинная правда. Скажу откровенно, поначалу он мне не понравился, но — только не обижайся — на вашей вечеринке выбирать ведь было не из кого.

Жожо обиженно надулась.

— И позволь сказать тебе еще раз со всей определенностью. Никаких планов относительно Томаса Спрингера я не строила. К тому же, на мой взгляд, он тоже не был от меня в восторге. Более того, у меня есть сильное подозрение — можешь назвать это женской интуицией, — что он меня очень даже недолюбливает.