Вздохнув про себя, она вернулась в туннели и гроты невеселых мыслей.
Внимание отца привлек какой-то знак, и он свернул на частную дорогу, по обеим сторонам которой растянулся электрический забор. За ним виднелось что-то вроде длинного ангара, где пережидали зиму громоздкие и неуклюжие сельскохозяйственные машины. В конце дороги находилась ферма по выращиванию фазанов, что было необычно для страны преимущественно мясо-молочного направления. Йорис и Маайке уже бывали на ферме раньше и теперь решили, что и дочери будет интересно ее посетить. Точнее, фазанья ферма оказалась местной достопримечательностью, о которой они смогли вспомнить. Еще одна характерная черта процесса старения — постоянная потребность кого-то развлекать.
Сопротивляться не было сил, и Рут сдалась, спрятав безразличие за стеклами очков и превратившись в безымянную старлетку, стучащую зубами в перерывах между дублями на итальянской Ривьере.
Супруга фермера помнила Йориса и Маайке и, поздоровавшись с ними за руку, провела гостей в жаркий курятник. Их встретили хлопаньем крыльев, паническим кудахтаньем и летящими во все стороны перьями. Молодняк испуганно сбился у дальней стенки просторного загона под оранжевым свечением радиаторов, но потом осмелел и осторожно вернулся к кормушкам. Последовали объяснения. Фазанов выращивали до восьми недель, затем взвешивали и продавали. В других загонах выращивали куропаток и вальдшнепов. Одни отправлялись непосредственно на обеденный стол, других выпускали на волю по специальной договоренности с местным обществом охотников. Сам фермер тоже был завзятым охотником.
Хозяйка пригласила гостей в кухню выпить кофе с кексом и заняться делом. Фазана Йорис и Маайке взять не пожелали ни живого, ни мертвого, но попросили дюжину яиц, корзинку свежих грибов, баночку паштета из утиной печенки и немного домашней ветчины. По завершении сделки все расслабились, долго пили горячий кофе и болтали о том о сем. Йорис изложил свою теорию насчет телефонных мачт, замаскированных под пластиковые деревья. Рут вспомнила, что читала о компании, выпускающей пластиковые деревья, и вскоре разговор перескочил на криминальную моду маскировать под мобильные телефоны четырехствольные пистолеты, уже ставшие головной болью для амстердамской полиции.
— Наверное, они стреляют, когда нажимаешь определенную цифру, — предположила хозяйка дома. — Интересно какую?
— Набери «У», чтобы убить, — пробормотала Рут.
В кармане зазвонил сотовый.
Она выскользнула из комнаты и закрыла за собой дверь.
— Все в порядке? — спросила Маайке, когда она вернулась.
— Да. — Рут мило и беспечно улыбнулась. Напряженный взгляд и забившаяся на левом веке жилка свидетельствовали, однако, о другом. Она подождала, пока они выйдут из дому, и лишь тогда объявила, что должна вернуться.
— Вернуться? — растерянно повторил отец.
— Да, вернуться домой. К себе. В Амстердам.
Маайке встревоженно повернулась к дочери:
— Прямо сейчас?
— Боюсь, что да.
— Я так и знала! Знала, что что-нибудь случится! Ну разве я тебе не говорила? — Она вцепилась в руку супруга.
— Ничего не случилось, мама. Звонила подруга. У нее небольшие неприятности, вот и все.
— Какие неприятности?
— Всякие. Вообще-то у нее куча неприятностей… как финансовых, так и в личной жизни. Пожалуйста, не требуй от меня деталей. Ей некуда податься. Не к кому обратиться, кроме как ко мне.
— Ну… если хочешь, предложи ей приехать сюда.
— Нет, мам, не тот случай. Нам самим надо во всем разобраться.
Маайке с чувством обняла дочь.
— Ей повезло, что у нее есть такая подруга, как ты. Ты всегда была упрямой, Рут, и немного отчужденной. Так Клара о тебе сказала. Не для того, чтобы покритиковать. Но сердце у тебя есть — правда, Йорис? — а это самое главное.
— Что? — подал голос Йорис.
— Я говорю, что сердце у нашей дочери есть.
— A-а, да… конечно… конечно. — Он несколько раз кивнул, очевидно, не вполне представляя, о чем идет речь и чего от него ждут.
— И это самое главное, — повторила Маайке.
Рут облегченно вздохнула.
Ложь прошла, не нанеся значительного ущерба. Интересно, удалось ли бы ей пройти проверку полиграфом? Похвала матери отозвалась, правда, уколом смущения, но выдумка была ее прощальным подарком им, ширмой, защитившей родителей от жестокой реальности. Говоря о вымышленной подруге, Рут имела в виду себя саму. Есть у нее сердце или нет — с выяснением можно подождать до разрешения нынешней ситуации. Когда-нибудь на досуге, в спокойной обстановке, она сама поразмышляет об этом. Если такое время вообще придет…
Отец проверил расписание.
— Есть поезд на пять тридцать пять. Но только с пересадкой. Будешь на месте в четверть седьмого. Если поторопимся, то еще успеем заскочить домой и собрать твои вещи.
— Ох, Рут, — вздохнула мать, — нам будет так не хватать тебя! Пообещай, что приедешь в самое ближайшее время.
Глава четырнадцатая
В поезде у нее было время подумать.
Сам факт несчастья не так уж омрачал ее мысли. Обычное, рядовое событие, последствия которого можно устранить позднее. Сейчас она пыталась заглянуть за возникшее препятствие, разглядеть то, что лежало за ним. Рут попыталась дозвониться до Жожо. Набрала даже номер Кида. Ничего. Единственный канал связи не работал.
Предоставленная самой себе, Рут никак не могла успокоиться. Это было просто невозможно.
Она достала сигарету и перешла в конец вагона.
Надвигались сумерки. Плоский, однообразный пейзаж за окном казался бесконечным, но постепенно растворялся в темноте.
В коридоре, держась за руки, стояли два уже немолодых гея. Тучные тела покачивались в такт движению поезда, как будто в ритм неслышной музыке, как будто эти двое мурлыкали какую-то старую сентиментальную балладу в свете неестественной, словно вырезанной из фольги, луны.
Из туалета вышла женщина с маленькой девочкой. Девочку качнуло, она пошатнулась и зацепилась за ногу Рут.
— Мамочка, мамочка, тетя меня ударила! Нарочно. Мамочка, мне больно!
Женщина устало улыбнулась и потащила ребенка за собой.
Рут нервно затянулась сигаретой.
В углу, рядом с огнетушителем, было откидное сиденье. Рут тяжело плюхнулась на него и прижалась щекой к холодному, вибрирующему стеклу окна.
«Я же знала, что так оно и будет. Всегда одно и то же. Только жизнь начинает налаживаться и уже можно пускаться в пляс, как — раз, получи по морде! Вот тебе кусок дерьма по спецзаказу, с твоим личным номером и доставкой к двери — не думай, что все хорошее дается даром.
Неужели это потому, что есть во мне что-то такое… что-то нехорошее?»
Рут выдохнула на стекло и нарисовала крест на покрывшейся тающей пленкой тумана поверхности. Оглянувшись и убедившись, что никто не смотрит, она показала язык своему отражению и дважды стукнулась головой о стену. «Так тебе и надо, дура безмозглая! Это же несчастный случай, не более того. Не конец света. И даже случается не в первый раз. Взгляни на ситуацию с другой стороны — когда твоя жизнь превращается в тихий пруд унылого, но комфортного одиночества, даже один брошенный в него камушек может вызвать чертовски много волн. Урок номер один: жизнь продолжается. Все течет… И ты должна шевелиться, двигаться вместе с ней, в противном случае — бух-плюх! Извините, леди! Ничего личного. Просто не мешайте движению. Не путайтесь в ногах!»
В Дуйвендрехте она вышла, перешла на другую платформу и села на экспресс «Утрехт — Лейден». До города оставалось несколько минут.
Контролер с как будто расщепленным подбородком задержал взгляд на ее билете. Рут уже приготовилась отстаивать свои права, но он, так ничего и не сказав, вернул его, слабо улыбнулся и двинулся дальше. Наверняка задумался о чем-то своем.
Интересно, о чем? О чем могут мечтать голландские контролеры? О чем-то постоянном, неизменном. О чем-то без колес и рельсов. О застывших в вечерней тиши ветряных мельницах. О привинченных к полу кроватях с набитыми пухом перинами. С другой стороны, стоит ли искать сложное в простом? Может, она, Рут, понравилась бедняге? А он просто не смог ничего сказать, не нашел слов, привыкнув всегда молчать, всегда держаться в тени.
