— Вы бывали у нее наверху? — спросила Рут. — Мне довелось. Заметьте, только на втором. Это поразительно! Чего там только нет!

— Да, пещера Али-Бабы. Плохо, что у нее проблемы с памятью. Содержать такой дом в порядке дело нелегкое, а еще ведь надо оплачивать счета за обслуживание. В финансовом плане ее ждет полный крах. Думаю, недалеко то время, когда нам придется так или иначе вмешиваться.

Они взяли пару складных пластиковых стульев, стоявших в углу балкона. Рут села, подтянув к груди колени. Кид развернул свое и положил руки на спинку, как проводящий репетицию театральный режиссер. Его поза показалась ей сознательной попыткой замаскировать робость или неуверенность в себе.

Кид рассказал ей о своем детстве, прошедшем неподалеку от Бийлмера. Далее полились откровения. Она слушала его, не говоря ни слова, пытаясь составить определенное мнение.

Он вспоминал о временах, когда вокруг еще была пустошь. О неподвижных, словно стеклянных, водах лагун болот, в которых отражались облака. О песнях, что пели кроншнепы и чибисы, о шорохе тростника и тяжелом покачивании камыша.

В былые дни самым громким звуком, который можно было услышать зимой, был крик пролетающих диких гусей. Летом появлялись болотные цапли, перевозчики и поганки. Он собирал птичьи яйца или ловил рыбу в Вавере, над водой кружили стрекозы, а чуть дальше вращались крылья ветряных мельниц. Работавший на насосной станции старик часто приходил на берег со своей собакой и часами рассказывал занятные истории, останавливаясь только для того, чтобы продуть трубку или пульнуть из ружья по осмелившимся забраться в его фасоль кроликам. Вот тогда Кид и научился выслушивать стариков, какую бы чушь они ни несли.

Теперь остались только женщины.

Из тех, кому перевалило за восемьдесят, женщин было втрое больше, чем мужчин. За редким исключением они просто переживали своих мужей, как, впрочем, и по всему миру, и именно поэтому оставались в одиночестве. Хотя что касается Лидии, то она замужем и не была.

— Как вы думаете, у нее кто-то был? — спросила Рут.

— Она никогда никого не упоминала.

Он принес еще два стакана подогретого вина. Они говорили о Лидии, ее прошлом, ее отце, работавшем в «Лиро», пересыльном лагере, ее семье. Если Лидия и пережила их всех, то виной тому была главным образом война. Кид сравнивал старуху с моллюском, с закованным в панцирь существом из другой эпохи, упрямо цепляющимся за жизнь и за корму современного мира. Другое дело старик Скиль.

Рут остановила его. Что же все-таки произошло между ними, между Лидией и Скилем?

Он даже удивился ее вопросу.

— Они ненавидят друг друга. Не разговаривают, конечно, уже чуть ли не полвека. Но ненависть не проходит. Она дает им силы жить. Она их горючее, их жизненный сок, их источник возобновляемой энергии. Разве вы не знали?

— Должно быть, картина очень дорога ей.

— Тут что-то большее, чем картина. Вопрос принципиальный, хотя я не хочу делать вид, что что-то понимаю.

Скиль был загадкой. Ничем. Пустотой. Но Кид все же встречался с ним однажды и многое слышал от Лидии. Мало-помалу из мрака выступал пока еще расплывчатый профиль хранителя.

Рут слушала внимательно.

Кид рассказывал медленно, с запинкой, как будто привык больше думать, чем говорить. Иногда они встречались взглядами, и тогда его глаза совершенно неожиданно вспыхивали и в них танцевали смешинки.

Говоря о Скиле, этом bete noir, предмете ненависти Лидии, он постепенно поворачивал его новой для Рут стороной. Майлс уже упоминал, что старик расстался с прежним бизнесом. Теперь он был инвестором. Заставлял деньги делать деньги и являлся главным акционером масштабного проекта обновления района доков. Кид характеризовал его как затворника и мизантропа, укрывшегося от мира в доме на канале, напротив резиденции Лидии. Скиль редко выходил даже по делам, а в одном-единственном случае, когда Кид навестил его — разумеется, по поручению комитета, — оборвал разговор на середине предложения и захлопнул перед носом дверь. Вот такая короткая встреча. Но и она оставила отметку.

Рут вдруг вспомнила кое-что. Глупая, безумная мысль, но почему бы не попробовать?

— Какой он? Я имею в виду, внешне. Вьющиеся белые волосы, высокий лоб… как у Шекспира?

— Кого вы описываете?

— В тот день, когда вы навещали Лидию, у нее был еще один гость, который ушел чуть раньше. Аккуратный, делового вида, с кейсом. Хотя, если подумать, на восемьдесят с лишним он не тянул — около семидесяти.

Кид покачал головой:

— Это не Скиль.

— Кто же тогда мой Шекспир?

— Когда это было?

— В прошлую пятницу. Она не упоминала о других визитерах?

— Только о вас.

Они посмотрели друг на друга и замолчали. На мгновение.

— Какая она осторожная, наша Лидия. — Он поднял брови.

— Похоже, что так. — Рут вдруг разозлилась: — Но, черт возьми, если рассчитываешь на сочувствие и помощь, на то, что люди пойдут ради тебя на профессиональный риск, то уж по крайней мере будь с ними хоть немного честнее.

— Вы рисковали ради нее?

— Ну, может быть, слово «риск» не совсем уместно. Я, пожалуй, нарушила кое-какие инструкции. Ничего особенного. Меня лишь раздражает эта постоянная уклончивость, неискренность. Немного обидно. Если люди что-то для тебя делают, будь любезен отвечать им тем же.

— Конечно. Но и ее можно понять… после всего, что старушке пришлось испытать… Она ведь все потеряла. Все, кроме дома. Вряд ли стоит удивляться, что Лидия боится предательства. В худшие дни весь мир объединяется против нее в едином заговоре.

— Эй, Томмазо!

В окно постучали. Кто-то открыл раздвижную дверь. Все закончилось.

Из комнаты дохнуло теплом человеческих тел.

Собрались делать общую фотографию. Некоторые уселись, поджав ноги, на полу, другие разместились на поставленных в ряд стульях. Рут и Кид оказались сзади, встав рядом, плечом к плечу, словно в строю.

Посмотрите влево. Посмотрите вправо.

Жожо так и не пришла.

Красная лампа автофокуса, напряжение лицевых мышц в ожидании бессмертия — и белая вспышка вырвала долю секунды из потока времени. Группа снова разбилась на группки, постепенно принимавшие прежние очертания. Рут всматривалась в проплывающие мимо усталые лица. Теперь на групповых карточках будет и она. И может быть, кто-то посторонний ткнет в нее пальцем и поинтересуется, кто это, черт возьми, сюда затесался.

— С другой стороны, — прошептала она себе под нос, — а кто все эти люди? Социальные работники? Не очень-то похожи. Уж скорее санитары, на время отбросившие носилки.

Стоявший рядом Кид почесал затылок и посмотрел на нее сверху вниз. Он был почти на голову выше.

— Вы разве не присутствовали на собрании?

Она покачала головой и изобразила полное неведение.

— И вам никто ничего не сказал? Вы разве и афиши не видели?

Рут посмотрела на плакаты.

— А в чем дело, Томас? Неужели что-то ускользнуло от моего внимательного взгляда?

— Да… Мы в Бийлмере, так? — начал он, переключаясь в режим объяснения. — Что он собой представляет? Мерзкие, вонючие трущобы. Однако за пределами Амстердама о нем никто ничего никогда не слышал. По крайней мере до октября 1992 года.

— Точно! Вот оно что! — воскликнула Рут, увидев наконец свет. — Крушение! Грузовой самолет. Но какое отношение это имеет к тому, что здесь происходит?

— Они тогда жили здесь. Между прочим, и я тоже, возле Круитберга. Самолет разбился там. И они до сих пор здесь живут.

— Но они все-таки выжили, — возразила Рут.

Он разлил по пластиковым стаканам остававшееся в кувшине вино.

— Попробуйте сказать им это.

4 октября 1992 года. Худший день в современной истории города. «Боинг-747» авиакомпании «Эль Аль» упал на жилой квартал Бийлмера, убив сорок три человека. Продолжения история Рут не знала, хотя кое-какие обрывки информации долетали иногда и до нее через газеты или выпуски новостей.

Они подошли к плакатам, и Кид заполнил пробелы.