Дело в том, что в той мере, в какой личностный контекст восприятия и переживания трудностей коммуникации и взаимопонимания именно как проблем науки оказывается значимым для ученого, в той мере «те же» проблемы, но уже в качестве объекта — продукта теоретико-методологического построения утрачивают в его глазах высокую степень совпадения с исходными или, более того, даже всякое с ними тождество.
Но если дело обстоит именно таким образом, тогда в чем заключается необходимость методологической деятельности и какую ценность (с учетом изложенного) она имеет? Не отрицая сам факт этой ценности, мы, однако, полагаем, что как сама миссия методологии как деятельности по производству методологического знания, представляемого в виде производства особого рода идеальных объектов, своего рода теоретического производства средств производства знания должны подвергнуться переосмыслению, учитывающему коммуникативно-деятельностный способ ее функционирования, в частности и тот факт, что всякое действие, связанное с производством знания неотделимо от акта его потребления.И тогда мы можем утверждать, отходя при этом от некоторых положений нашей совместной с А.И.Алешиным статьи,что сама возможность существования профессиональной методологической деятельности предполагает реализацию коммуникативно-деятельностной, интерсубъективной установки по отношению к методологическим проблемам науки. Я бы не стал называть эту установку вполне теоретической, поскольку она вовсе не имеет ввиду реализацию идеалов объективного знания на этот раз на уровне методологии.Такая коммуникативная установка на разработку и систематизацию методологических проблем, позволяет открыть, осознать и оценить значение далеко не явных и не очевидных аспектов этих проблем, существующих реально каждый раз в особых пограничных междисциплинарных контекстах, в зонах контакта разных языков , встречающихся исследовательских традиций. Разработка методологии с этих позиций позволяет придать ее проблемам устойчивые интерсубъективные смысловые значения.Такая разработка имеет в науке свою традицию.В данном случае я имею ввиду конвенционализм Бриджмена. Но в свете современно развития постнеклассической науки, нового, синергетического понимания ее междисциплинарности и трансдисциплинарности, я бы не хотел противопоставлять коммуникативно-деятельностный подход подходу деятельностно-объектному, традиционно именуемуму теоретическим.В конце концов, уже не раз отмечалось, теоретическое знание это разновидность коммуникации, имеющей очевидные достоинства надежности, устойчивости, независимости от людей.И это достоинство именуется также еще и объективностью знания, его истинностью и т.д.
Вопрос не в том чтобы низвергать как миф или принижать теоретический подход в его традиционном содержании, а в том, что бы понять, чем оплачивается возможность осуществления деперсонифицированного теоретического подхода к решению методологических проблем науки?
Об одной предпосылке его осуществления уже было сказано — это объективация реальных проблем науки, осуществляемая в процессе последовательного межъязыкового перевода таким образом, что в итоге происходит почти полное стирание всяких следов человеческого присутствия в рисуемых теорией представлениях и картинах.Такое возможно однако в той мере,в какой по поводу этих картин и представлений у лиц, вовлеченных в процесс познания достигается согласие в отношении их истинности или ложности. И это же согласие дает одновременно возможность игнорировать личностное измерение науки (а вместе с ним и многочисленнные социокультурные аспектов знания вообще) даже на уровне методологического ее рассмотрения.
Думается, достаточно показательным примером цены теоретической объективации может служить история возникновения операционализма как особого рода методологической концепции, связываемой обычно с именем Бриджмена. Под впечатлением образа действий Эйнштейна, несомненной эффективности его стратегии Бриджмен универсализовал (методологизировал) этот образ действий, превратил операционализм в методологический принцип как единственно подлинно научный и т.д. В связи с этой историей нередко вспоминают также, что впоследствии тот же Бриджмен критиковал Эйнштейна за то, что тот изменил собственной доктрине операционализма в своей общей теории относительности, поскольку он положил в основу ее операционально непроверяемые понятия.
Разные авторы выводят разную мораль из этого эпизода. Но, как правило, вывод сводится к тому, что Эйнштейн уже тогда, когда он работал над специальной теорией относительности, «на самом деле» никаким операционалистом вовсе не был. Он лишь придал неудачную операциональную форму изложения полученных им результатов в своей первой публикации 1905г. Эта форма изложения и ввела в заблуждение. Конечно, здесь сказалось, среди прочего, и влияние Маха.
Однако подобный ответ как-то не очень удовлетворяет. Так, например, он никак не объясняет того факта, что и по сей день значительная доля критических аргументов в адрес общей теории относительности основывается на методологии операционализма. Причем заметим, что здесь речь идет не о какой-то примитивной нигилистической критике, к науке как таковой отношения не имеющей. Нет, имеется в виду критика иного рода, пример которой можно найти в блестящей книге Л.Бриллюэна «Новый взгляд на теорию относительности».
Отвечая на критические замечания Бриджмена, Эйнштейн высказывался против придания операционализму статуса универсальной методологической доктрины, указав, что место обитания операционализма в некоторой области, примыкающей к границе разделяющей утверждения теории и ее эмпирически проверяемые следствия. Эта формулировка, по собственному признанию Эйнштейна «пока что является совершенно неточной, ибо «опытная проверка» является свойством, относящимся не только к самому утверждению, о котором идет речь, но и к отношению входящих в это утверждение понятий к переживаемому. Но мне не нужно, вероятно, входить в эту деликатную проблему, потому что здесь не может быть существенных различий во мнениях».
Замечание Эйнштейна проливает свет по крайней мере на некоторые из причин, которые не позволяют методологическим концепциям ясно очертить границы собственной применимости.Дело в том, что субъект методологического познания, самопределяется именно будучи локализован в своем местпребывании на границе раздела двух сред или организмов.Причем локализация эта не статична, а динамична и происходит в пересечении этой границы, выступающей в сигнала в контуре обратной связи.А потому сама граница как таковая ненаблюдаема.
Эта важная пограничная особенность методологии осознается во все большей степени, хотя выводы из этого осознания делаются разные. Так, П.Фейерабенд утверждает, что «... если наука существует, разум не может быть универсальным, и неразумность исключить невозможно. Эта характерная черта науки и требует анархистской эпистемологии». Но как тогда относиться к притязаниям методологии, претендующей быть самодостаточным (теоретическим) образом науки?
Я думаю, что именно здесь должен быть востребован опыт методологического осмысления ситуации «встречи» разных терий таких как классическая механика Ньютона и электромагнетизм Максвелла. Именно в контектсте такого коммуникативно-деятельностного осмысления русле методологических исследований возникает такие новые направления как конструктивный реализм, оентосинтез и т.д.В прямую связь с рядом собственно методологических проблем можно поставить и формирование новой постнеклассической социологии знания,одним из наиболее ярких представителей которой является недавно скончавшийся выдающийся немецкий социолог Н.Луман.
Таким образом, новые тенденции в методологических исследованиях определены растущим осознанием «приграничности» места обитания методологических концепций, проективного характера предлагаемого методологией образа науки. Это не ставит под сомнение возможность ее относительно автономного существования. Однако неизбежно требует переосмысления ее существа и смысла тех результатов, которые уже получены и еще будут получены в будущем ее рамках. Пользуясь терминологией гештальт-терапии, можно сказать, что методология должна посредством опыта осознавания границы вернутся из иллюзорного прошлого и будущего в свое «здесь и теперь», что, в свою очередь, сделает диалог методологии и науки не утопической мечтой, но реальностью, открываемой и воссоздаваемой заново усилиями с обеих сторон.
