С экспериментом связана вся история развития науки нового времени и, в первую очередь, история естествознания, которое по праву называют экспериментальным, подчеркивая этим его отличие от существовавших ранее в рамках систем античной и средневековой науки способов познания природы. Осуществленный наукой нового времени переход от метода простого наблюдения явлений, ограниченного по своим возможностям и пригодного главным образом для их сравнительного эмпирического изучения и классификации, к активному их исследованию посредством их воссоздания в контексте систематического и целенаправленного экспериментирования, стал важнейшей вехой на пути исторического развития человеческого познания.
Создавая в эксперименте устойчиво воспроизводимые явления и процессы, конструируя приборы для обнаружения, фиксации и измерения их объективных характеристик, исследователь обретал новое качество коммуникативности своей познавательной деятельности. Развитие эксперимента открыло возможность контакта с явлениями и процессами, которые уже не могут быть непосредственно восприняты органами чувств человека. Рентгеновское излучение, радиоактивность, электронные, ядерные, субъядерные процессы — это далеко не полный перечень тех феноменов, воссоздание и познание которых было бы невозможно без активного экспериментирования, понимаемого как конструктивная, целенаправленная, коммуникативная деятельность.
Вообще говоря, синергетическая функция эксперимента может быть представлена в разных перспективах. Следуя традиционному дисциплинарному подходу (методологии) науки, можно сфокусироваться на вопросе о «первичности и вторичности» теории и эксперимента. Так подходит к рассмотрению эксперимента Хакинг. «Что появляется первым, теория или эксперимент?», — спрашивает Хакинг, уточняя, что «мы должны понять что связь между теорией и экспериментом различна на разных стадиях развития науки, а также, что не все естественные науки проходят через одни и те же циклы развития». [162]
Хакинг продолжает: «Если подумать, это может показаться очевидным, но все это слишком часто отрицалось, в частности, Карлом Поппером. Естественно, мы должны ожидать, что Поппер был одним из наиболее откровенным среди тех, кто отдавал предпочтение теории перед экспериментом».
Что касается теоретизма в отечественных исследованиях по философии науки, то он произрастал на ниве гегелевской философии, дополненной характерным для русской ментальности неприятием чувственно данной реальности, убежденности, что все видимое и слышимое — это ненастоящее, неподлинное; что сущность вещей открывается разуму, который тем ближе к постигаемой им истине, чем более он удален от чувственности, телесности. Этот гегелевско-платонистский мотив, во многом определявший эпистемологическую парадигму теоретической физики ХХ-го века, был и во многом остается созвучным российской ментальности.
Естественно поэтому, что ориентированный на платонизм критический рационализм Поппера нашел благодатную почву и у нас. Линия Платона-Гегеля — это преодоление разумом изначального «оптико-акустического» хаоса внешнего мира посредством логически упорядоченной речи, ориентирующейся и подчиняющейся письменному тексту.
Познание — это обретение разумом свободы от чувственности, телесности. Такое понимание характерно для большинства физиков-теоретиков первой половины нашего века. Например, М.Планк, один из первых профессиональных физиков-теоретиков, писал о развитии понятия энтропии буквально следующее: «С тех пор, как понятие энтропии было освобождено от зависимости искусства экспериментатора...» [117]
В свете сказанного в первой главе, стремление Планка освободить понятие энтропии (как и все другие «фундаментальные» понятия теоретической физики) можно интерпретировать как поиск личностной позиции, которая, будучи представленной языком объективности, была бы тем самым и самодостаточной. Поэтому Планк не вступает в противоречие с собой, когда в других своих работах говорит о сотрудничестве теории и эксперимента, об их симметрии, равноправии. Однако невозможность «освобождения от искусства экспериментатора» нигде не проявилась столь наглядно и красноречиво, как в квантовой механике, у истоков которой стоял Планк.
Именно здесь, в квантовомеханическом контексте, было осознано, что отчетливая спецификация последовательности тех познавательных процедур, которые в своей совокупности фиксируют приготовление определенного (чистого) квантовомеханического состояния физической системы, не может быть в принципе отделена от фигуры экспериметатора. [111]
Именно здесь мы имеем пример того исходного единства принципов деятельности и коммуникации, которое в полной мере раскрывается синергетическим подходом. При этом синергетический подход, фокусируя внимание на коммуникативном единстве эксперимента, на его осмыслении в рамках сетевой, междисциплинарной, «трансгрессионной» познавательной модели, в которой знания, инструменты и приборы рассматриваются как операционные посредники, и посредством которых порождаются новые смыслы, естественно, встречается с категорией практики. Имеется в виду «встреча» не только с философией диалектического материализма, но и с гегелевской философией творящего действительность духа.
Эта встреча в ходе синергетического переоткрытия коммуникативной природы эксперимента расширяет и общий горизонт понимания науки как феномена цивилизационного, социокультурного эволюционного процесса. Эта задача в ее широкомасштабном философском измерении была предметом рассмотрения целого ряда авторов, среди которых в первую очередь следует назвать работы В.С.Степина. [144]
Именно ему принадлежит заслуга рассмотрения научного эксперимента как сформировавшейся внутри самой науки особого рода специализированной практики, что дало возможность гораздо более целостно и исторически обснованно подойти как к самому феномену генезиса науки в лоне западноевропейской культуры нового времени, так и к пониманию многих тонкостей в соотношении внутренних и внешних детерминант ее развития в качестве самоорганизующейся автопоэтической подсистемы в общей системе культуры опреационально замкнутой языком, ориентированным на функциональное различение «истина/ложь». [79]
2.3 Единство коммуникации и деятельности в эксперименте
Выступая в роли одного из тех активных, динамичных звеньев, посредством которых развертывается вся целостная сеть коммуникативных процессов как циклов, эксперимент тем самым становится одним из важнейших средств стимуляции этих процессов.
Одна из задач научного эксперимента состоит в создании условий, при которых изучаемое экспериментальными средствами явление может достаточно устойчиво воспроизводиться во времени. В воспроизводимости явления его повторяемости кроется одна из важнейших предпосылок экспериментального исследования.
Основная цель научного эксперимента состоит в расширении «зоны контакта» человека и среды его обитания. Для этого экспериментатор строит канал связи, соединяющий его и «внешний» фрагмент среды в единое «коммуникативное кольцо». Именно такой нелинейный и коммуникативный характер деятельности экспериментатора выводит ее за рамки чисто эмпирической трактовки, включает в нее в качестве необходимого сегмента осознание границы между познаваемым и познающим как границы между организмом и средой. [112]
В эксперименте путем специального создания искусственных условий практически преодолеваются ограничения на возможности наблюдения интересующего ученого явления. Создание этих условий предполагает выполнение экспериментатором определенных операций и процедур, связанных с изоляцией феномена и возможности его воспроизведения. Эту коммуникативную деятельность можно рассматривать также как деятельность по созданию феномена. Различие между естественным и искусственным здесь конвенционально. Искусственно изолируя «естественное» явление из совокупности природных связей, изолируя его от них, исследователь тем самым в каком-то смысле искусственно это явление конструирует. Эту мысль Ян Хакинг представляет в привычной для него парадоксальной полемической манере: тринадцатая глава его книги так и озаглавлена: «Создание феноменов». «Одна из ролей эксперимента настолько отрицается философами науки, что для нее даже нет названия. Я называю это созданием феноменов (явлений). Традиционно говорят, что ученые объясняют явления, которые они встречают в природе. Я говорю, что они часто создают явления, которые впоследствии становятся центральными элементами теорий...» Далее Хакинг, ссылаясь на «великого французского историка и философа науки, известного антиреалиста» Пьера Дюгема и Баса ван Фраасана, автора получившей широкую известность книги «Научный образ», говорит, что для этих авторов то, что явления открываются наблюдателем и экспериментатором, есть нечто само собой разумеющееся. Для него же, Хакинга, наоборот, «... создание явлений больше соответствует упрямому научному реализму». [162]
